Мартон и его друзья

И так без передышки монотонно и нудно трещала она. Пишта готов был крикнуть с отчаяния: «Да замолчите, замолчите вы наконец!» Ему казалось, что голова у него пухнет от этих речей. А хозяйка молола и молола свое. Теперь пошли различные злодеяния прислуг: как одна «потаскушка служанка» вместе со своим любовником убила Эльзу Магнаш; как на улице Петефи одна «шлюха таких же лет, как ты», стала любовницей своего хозяина. «А ведь тихоней представлялась! Казалось, и двух слов связать не умеет». «Как погляжу на тебя, меня аж дрожь пробирает». Но «гадину эту выгнали», и теперь она шляется с желтым билетом по улице Конти. И так далее, и тому подобное, и все за каких-нибудь десять минут.

Пишта дрожал от ярости. «Убью!» Все стало ему ненавистно: и изразцовые стены, и шестигранные плиты, и четырехугольные голубые плитки, которые кружились у него перед глазами. В женских ботинках на высоких каблуках — он не знал даже, как и ступить-то в них, — в белом халате и в тесном колпаке стоял он, переминаясь с ноги на ногу. Все тело у него горело, голова совсем разламывалась. Казалось, больше сил не хватит, еще мгновенье — и он швырнет табуретку в кухонный шкаф, в блюда, в чашки, в графины, чтобы все разлетелось вдребезги, чтоб поднялся грохот и шум, только бы не слышать эту тетку.

— Господи! — застонал мальчик.

— Что такое? — накинулась на него г-жа Селеши. — Ты что, ненормальный? Чего вы стоите? Беритесь за дело! — затараторила она, перейдя, к счастью, уже на другую тему. — Что я тебя, даром, что ли, буду кормить? Чего ты бурчишь? Лопать еще не дали? Знаю тебя! Вы же не едите, а жрете! Своего не упустишь! Как тебя зовут? Пишта? Жрешь небось как свинья?! И эта тоже, — указала она на перепуганную Маришку, — эта тоже жрет так, что смотреть тошно. Принимайтесь за дело!

И Пишта, точно его судорога отпустила, набросился на работу: он проворачивал мясо, чистил орехи, молол мак, растирал сахар в в ступе. «Чтобы как пудра стал! Понял?» Маришка ошпаривала цыплят и кур, ощипывала их, потрошила, разрезала на куски; била мясо для шницелей, жарила; чистила рыбу, солила, обкатывала в сухарях; просеивала муку сквозь сито, растирала желтки; тут же подрумянивался и лук, шипело сало… Шли приготовления к приему товарищей Шниттера, Кеменя, Доминича, которые вместе с г-ном Вайдой должны были собраться к трем часам на «небольшой дружеский обед». «Хоть и дорого он встанет, Амалия, да не в убыток. Окупится!»

4

В два часа Селеши вернулся домой. Вошел в прихожую. За спиной у него стоял человек с большой корзиной на плече. Из корзины торчали бутылки с вином. И разносчик и Селеши вошли на кухню. Хватая бутылки за горло, Селеши считал их и ставил на стол. Потом снова пересчитал толстым указательным пальцем, словно угрожая каждой, и, наконец, заслонив бутылки своим тучным телом, передал пустую корзинку разносчику, который с усердием утирал вспотевший лоб, явно надеясь получить чаевые.

— Можете идти, любезнейший, — сказал Селеши и поклонился.

Взяв корзину в руки, разносчик с тупым удивлением посмотрел на Селеши, потом подобострастно улыбнулся, будто услышал милую шутку, поклонился и ушел.

Бросив взгляд на новый «обслуживающий персонал», на дамские башмаки и поварской колпак Пишты, Селеши рассмеялся. Губы его стали вдвое толще.

— Ты что смеешься? — накинулась на него жена.

Уголки рта Селеши втянулись, и он зажевал губами, будто взял в рот соску:

— Я?.. Нет… право… ничего… честное слово, — и, чтобы перевести разговор на другое, спросил: — Ты сколько потратила, душенька?

— Так не при них же? — жена указала на «обслуживающий персонал». — Пойдем!

Селеши прикрыл сморщенными веками выпуклые, как орехи, глаза и поплелся за ней.

Пишта был еще оглушен всем происшедшим. Мучительно улыбнувшись, он шепотом спросил Маришку:

— Он что, побьет ее сейчас?

— Тсс!.. — пригрозила пальцем девушка.

…В три часа прибыли гости. Первыми пришли Доминичи. «Ничего, и мы еще поживем в таком доме», — подумал Доминич, увидев из лифта застланную дорожкой лестницу. Но когда они поднялись на третий этаж, дорожка кончилась; на Доминича теперь скалились уже только голые ступеньки, и он злорадно подумал: «Селеши-то уже ковров не досталось! Не велика птица!» — И осторожно, чтобы не заметил дворник, обслуживавший лифт, он толкнул локтем в бок жену.

— Что такое? — громко спросила Шаролта. Доминич не ответил, только сердито отвел в сторону глаза. «Глупа как пробка! Ни черта не замечает!» Они вышли из лифта. Пошарив у себя в кармане, Доминич кинул дворнику:

— Мелочи нет. — И дверца лифта с грохотом захлопнулась за ними.

В прихожей Селеши и Доминич долго пожимали друг другу руки. Этому, как считалось, «демократическому» приветствию они научились у Шниттера. Впрочем, и жены попытались кинуться друг дружке на шею, но это было довольно сложно, ибо г-жа Селеши приходилась Шаролте только по грудь. Они расцеловались, потом обе отступили на шаг, чтобы окинуть взглядом друг друга, оценить женские достоинства, обнаружить недостатки, изъяны и высказать как раз обратное тому, что приметили.