Мартон и его друзья

— Милочка, — послышался бесстрастный, монотонный голос г-жи Селеши, — да можно ли так молодеть? Скоро совсем девочкой станете!

— Душенька, — Шаролта чуть не зашепелявила от усердия, — какое на вас замечательное платье! А шелк-то какой! И как сидит! Еще бы, на такую чудесную фигурку и шить нетрудно!..

Покуда они любовались друг дружкой, мужья ретиво здоровались в четыре руки. Наконец Селеши сдался. Доминич только этого и ждал. Он еще раз дернул Селеши за руку, и они все направились в комнату: Шаролта, Доминич и г-жа Селеши с ее «чудесной фигуркой», о которой г-н Фицек говорил так: «Ну, этой и к портнихе незачем ходить на примерку — можно швабру послать заместо себя!»

Пришел Геза Шниттер. Принес громадный букет цветов.

— Вам, милостивая сударыня! — сказал он и передал его г-же Селеши еще в передней.

— О! — произнесла г-жа Селеши. Но это «о» против ее воли прозвучало не удивленно, а так, словно ребенок заучивает букву: «О, о, о, о». Затем она сочувственно заметила: — У вас утомленный вид.

Шниттер небрежно коснулся рукою лба.

— Я всю ночь писал…

— О чем, Геза? — спросил Селеши затаив дыхание. Лицо его выражало умиление. Видно было, что он полностью осознает духовное величие Шниттера.

— О том, почему невозможна в двадцатом веке мировая война! — прозвучал ответ.

— О! — сказала снова г-жа Селеши. — О! — и взяла Шниттера под руку, чтобы проводить в комнату, где чета Доминичей, воспользовавшись краткими минутами одиночества, успела обсудить достоинства квартиры, оценить и осудить обстановку, а заодно и самих хозяев.

Позвонил Вайда. В передней он швырнул соломенную шляпу на вешалку.

— Сударыня, разрешите заглянуть на кухню! — И, прежде чем изумленные супруги Селеши успели слово молвить, он отворил первую попавшуюся дверь, но тут же захлопнул ее. — Не то! — воскликнул он, засмеялся и шагнул к следующей двери. — Я хочу примериться, — объяснил он, — узнать, к чему быть готовым!

Г-жа Селеши улыбнулась, но глаза ее были жестче стекол пенсне.

Вайда приподнял крышки у всех кастрюль, почмокал губами, распахнул дверцы шкафов, осмотрел горы пирожных, вытащил бутылки с вином и, хлопнув каждую по горлышку, прочел вслух все этикетки, покружил Маришку, щелкнул по носу Пишту и без умолку горланил: «Превосходно! Великолепно! Роскошно!» Потом повертелся еще и, крикнув: «Приступим к делу!», неожиданно направился в столовую.

Последним пришел смуглолицый д-р Йожеф Кемень вместе с кафешантанной певицей Бешке Фелицаи. Д-р Кемень явился в цилиндре. Чуть не перпендикулярно согнувшись, приложился он долгим поцелуем к руке г-жи Селеши и представил свою любовницу:

— Надежда венгерского театра!

Актриса смотрела на супругов Селеши с нескрываемым любопытством, отыскивая в них, должно быть, то, о чем рассказывал по дороге д-р Кемень. Игнац Селеши тоже нагнулся, хотел было поцеловать руку актрисе, но, кинув взгляд на жену, задержался в двух сантиметрах от руки и, не поцеловав ее, распрямился. Этот компромисс привел к двойной ошибке: г-жа Селеши решила, что муж поцеловал руку актрисе, а Бешке Фелицаи удивилась и обиделась.

Пишта, исполнявший ко всему прочему и обязанности «привратника», боялся глянуть на актрису: вдруг она признает в нем дарового завсегдатая «Свободной сцены», где пела Фелицаи, и еще, не дай бог, тоже швырнет в него чем-нибудь, как утром тот актер — чистильщик сапог.

Гости собрались сперва в так называемом «кабинете» Селеши, где на самом деле жил сын хозяев, Наци, ученик реального училища. С тремя кронами, полученными от матери, он загорал сейчас на Лукачевском пляже, разглядывая купальщиц в облегающих трико. «Пообедай, сынок, в ресторане», — наказывала г-жа Селеши своему довольно упитанному сынку. Он все еще ходил у нее в коротких штанишках и в чулках до колен, хотя ноги его уже изрядно поросли черным волосом. «Наслаждайся летом… сыночек. Ни к чему тебе эта катавасия, которая будет у нас». Под словом «катавасия» г-жа Селеши подразумевала в первую очередь любовницу Кеменя.

Гости, как и подобает воспитанным людям, минут пятнадцать беседовали в «кабинете» — не станут же они набрасываться на еду, как рабочие в столовке.

Хозяйка на минуту покинула гостей. Из соседней комнаты послышался перезвон тарелок, затем глухой стук посуды о стол, лязг ложек, вилок и ножей, тонкие голоса стаканов и монотонные приказания хозяйки: «Куда ставишь? Не туда! Сюда!»

Стол, накрытый снежно-белой камчатой скатертью, готовился к обеденным маневрам.

Вайда уселся на письменный стол и, рассуждая о чем-то с д-ром Кеменем, то и дело поглядывал на Бешке Фелицаи, пытаясь определить, сколько она стоит и какая «предварительная работа» требуется, чтобы заполучить такую «бабенку». Но, услышав, что Шниттер тихо и степенно рассказывает столпившимся у окна гостям о чьей-то смерти, Вайда тут же подошел к ним, не извинившись даже перед д-ром Кеменем и его возлюбленной.