Мартон и его друзья

— Это… — но объяснить не успел, ибо из комнаты послышался голос г-жи Селеши:

— Пишта!

— Не пойду! — сказал мальчик, передернув плечами.

— Ступай сейчас же! — прикрикнула на него Маришка.

— Пишта!!!

Мальчик вошел в столовую, но взгляд его остановился не на г-же Селеши, а на Бешке Фелицаи, перед которой стояли на коленях Доминич и Вайда. Пиште показалось, что они устроили спектакль.

— Ты что глаза вылупил? — спросила Фелицаи, гордая своей новой победой.

Захмелевший Пишта не удержался, подошел ближе и забормотал улыбаясь:

— «Свободная сцена»… Городской парк…

Ничего страшнее он и сказать не мог. Эстрадная певичка из Городского парка!

Г-жа Селеши сухо рассмеялась и уставилась в тарелку, злорадно выжидая, чем все это кончится.

Д-р Кемень залился краской. Он, как рыцарь, должен потребовать удовлетворения и защитить честь Фелицаи.

— Кто этот наглый щенок? — глухо прошипел он.

— А вам не все равно? — ухмыльнулась г-жа Селеши.

— Ах так?.. Словом, он не родственник и прочее? — Д-р Кемень, шатаясь, подошел к мальчику и схватил его за ворот. — Что ты сказал? — спросил он снова.

— Ничего.

— Ах ты жулик, оборванец, да я так стукну тебя по башке, что своих не узнаешь. Проси прощенья!

— А за что мне прощенье просить? Что я плохого сделал?

— Повторяй за мной! — Д-р Кемень дергал Пишту. — «Я, последний уличный сорванец, прошу прощенья!»

— Не буду! — ответил Пишта, взглянув на Бешке Фелицаи, точно она одна и могла защитить его.

Актриса показала ему язык.

— Не буду! — еще яростнее крикнул мальчик.

Д-р Кемень вцепился Пиште в волосы.

— Отпусти его, Йошка! — Шниттер схватил д-ра Кеменя за руку. — Что ты привязался к нему? Возьми себя в руки!

— Пишта! — мягко сказала мальчику г-жа Селеши. — Ступай в кондитерскую и принеси мороженое!

— Да здравствует мороженое! — завопил Вайда и начал разливать вино по бокалам.

Все чокнулись. Этим мгновеньем и воспользовался д-р Кемень. Он, будто шутя, потащил Пишту к выходу и в дверях так наподдал ему коленкой, что мальчик вылетел в коридор.

— А теперь неси мороженое! — сквозь зубы прошипел д-р Йожеф Кемень.

7

Пишта вышел на улицу. В голове шумело, на душе было горько. Но плакать не хотелось. Хватит того, что его унизили там, наверху, а заплачешь, еще и сам себя ненавидеть будешь. Это он тоже чувствовал.

Мальчуган уже вышел на проспект Юллеи в дамских ботинках на высоких каблуках, в белом халате и в поварском колпаке на голове — вся улица небось смотрит на него и смеется: «Кок!»

Не доходя до кондитерской, Пишта встретил Пирошку Пюнкешти. Ему стало стыдно, он хотел пройти мимо, но девушка заметила его.

— Ты куда идешь, Пишта? — спросила она и погладила пылающую щеку мальчика: — Как ты вырос!..

Пишта вдруг разрыдался, обнял Пирошку и прижался к ее губам, да таким долгим, горячим поцелуем, что Пирошка не сразу опомнилась.

— Ты что, с ума сошел? — Она с ужасом оттолкнула мальчика.

— Не-ет! Нет! — рыдая, ответил Пишта. — Я сбегу из дому и буду жить у вас… Когда вырасту, женюсь на тебе.

Девушка почуяла, что с Пиштой творится что-то неладное. Она стерла с губ мокрый, горячий, непонятный поцелуй мальчишки, который был на два года моложе ее. Потом тихо спросила:

— Что, отец отдал тебя в учение к повару?

— Нет! — крикнул Пишта. Он сорвал с головы белый накрахмаленный колпак, швырнул на землю и бросился топтать его. Потом скинул и ботинки на высоких каблуках. И стал вдруг совсем маленьким. Пирошка заметила дамские ботинки, но притворилась, будто не видит ничего. Осторожно, опасаясь, что мальчик снова полезет целоваться, она привлекла его к себе.

— Да не подымай ты шума, — шепнула она, — народ ведь на улице. Надень ботинки, колпак, и пойдем.

Теперь Пишта вел себя уже, как обычно, так, будто девушка была его матерью. Растроганный, он послушно побрел за ней.

Девушка погладила мальчика по голове.

— Вот ты опять хороший! Таким и надо быть, Пишта. А теперь ступай, куда тебя послали, и завтра приходи к нам… Тогда и поговорим.

Пишта послушался. Нахлобучил испачканный колпак и пошел в кондитерскую.

…Вернувшись с мороженым, он не стал звонить в дверь, а постучался в кухонное окно. Медленно поставил мороженое на стол, а сам, утомленный и разбитый, сел на табуретку. Маришка заметила, что у парнишки заплаканы глаза.

— Ешь, Пишта, не горюй! — сказала она и положила перед ним на тарелку отбивную котлету и цыплячью ножку.

В кухню доносился громкий говор пьяной компании.

— Quo vadis, пролетарий? — гремел голос Доминича. — Куда идешь, пролетарий?.. Не бойтесь, господин Вайда, войны не будет. Кто-кто, а товарищ Шниттер это знает!

— Мадемуазель Бешке, — загремел он снова, — будьте уверены, мадемуазель, что заместитель секретаря профсоюза металлистов, — и Доминич даже присвистнул, — всегда и во всем постоит за себя!

Пишта тупо жевал котлету, наливал себе вино и пил.

— Господи Иисусе! — воскликнула Маришка, только тут заметив, что Пишта пьет вино. Она отставила бутылку и положила мальчику на тарелку еще одну отбивную котлету. — Ешь побольше мяса, тогда не опьянеешь!