Мартон и его друзья

— …В 1910 году он финансировал выборы Тисы, — пояснял как раз Шниттер. — Ввозил в Венгрию немецкий, французский, английский капиталы. Конечно, делалось это ради удовлетворения собственного властолюбия, но с экономической точки зрения это совершенно неважно… Пока мы живем при капиталистическом строе, такие люди нужны, и мы сожалеем о его преждевременной кончине.

— Чьей кончине? — жадно спросил Вайда.

— Пала Элека.

— Сколько ему было лет?

— Сорок два, — ответил Шниттер, медленно повернув голову к Вайде.

— Отчего он умер?

— Сердце. От разрыва сердца. Лучшая смерть… мгновенная.

— Благодарю покорно!.. А до этого он не болел?.. И ничего такого не чувствовал?.. А у кого он лечился? На что жаловался? И с чего все это началось?..

Шниттер пожал плечами.

— Подробности мне неизвестны. А вы что, и к медицине имеете отношение? — улыбаясь, спросил он Вайду.

Но ответа не последовало. Вайда уставился куда-то в одну точку. Селеши укоризненно толкнул своего друга. «Ну, ну!» Доминич сказал жене: «Чрезвычайно интересно», а Фелицаи, поправляя галстук Кеменю, прошептала: «Не смотрите на меня так!»

Словом, беседовали.

Вошла г-жа Селеши. Пишта и Маришка распахнули двери столовой: предстал во всем великолепии стол, сверкающий белой скатертью, тарелками, бокалами, приборами.

— Пожалуйте за стол!

5

Г-жа Селеши рассаживала гостей. У дверей стояли Пишта в поварском колпаке и Маришка в белом фартучке. Когда стулья затихли под гостями, г-жа Селеши бросила взгляд на «обслуживающий персонал». И по команде неподвижных глаз хозяйки Пишта и Маришка, будто в них какая-то пружина щелкнула, точно и враз повернулись кругом и торжественно проследовали на кухню. Недаром столько репетиций провела с ними г-жа Селеши.

Началось великое переселение блюд. Белоснежная супница первой приплыла в столовую и причалила к столу. Потом, точно святые дары, на огромном серебряном блюде дети внесли рыбу. Затем появилось большое фарфоровое блюдо — на нем художественно расположились цыплята в сухарях, кокетливо выставив свои розовые грудки. Менялись тарелки, развороченные блюда плелись обратно на кухню.

Внесли громадную рыбину. Хоть и разрезанная на куски, она все же изящно тянулась по блюду и смотрела на гостей невидящими глазами. Когда же блюдо выносили, посреди него торчала только одинокая рыбья голова, а вокруг нее неприглядно темнел расползшийся на беспорядочные ленты остаток соуса.

Селеши и Вайда неустанно работали мощными челюстями, но особенно старался Доминич. В рот к нему, точно в ворота, вваливались куски заколотых свиней, зарубленных телят, прирезанных цыплят и оглушенных рыб. На подбородке у него блестели капельки жира.

— Пиштука! — сказала Шаролта и утерла подбородок мужу, хоть он и сердился, что ему мешают.

Доминич ни на секунду не желал закрывать ворота, приостанавливать шествие даровой рыбы, мяса и птицы.

Раскупоривались бутылки с вином, убирались пустые, на смену им поступали новые. За столом становилось оживленнее.

Поначалу Шниттер держался степенно, с достоинством. С Селеши говорил больше, с Кеменем меньше, с Доминичем еще меньше, к Вайде обращался «в особом тоне», с дамами был подчеркнуто, как тогда говорили, «томно вежлив». Но когда уже и десятая бутылка визгливо распростилась с пробкой и, упав на стол этикеткой, глазела на растерзанные кушанья, Шниттер тоже разошелся.

Селеши ради поддержания «политического уровня» беседы испросил «теоретическое» мнение Шниттера относительно участия в выборах партии буржуазных радикалов. Шниттер ударил обглоданной цыплячьей ножкой по тарелке Фелицаи, сидевшей рядом, и закричал:

— А ну их к черту, Игнац! Посмотрим, чего добьются на выборах господа Яси и Сенде, если их не поддержат социал-демократические массы?! — Шниттер поднял бокал. — Довольно политики! Выпьем за здоровье артистки Бешке Фелицаи!

— Правильно! — крикнул Вайда. — Ближе к делу! — И он расхохотался.

Доминич встал. У него давно вертелось в голове, что, как это ни прискорбно, но придется прервать еду, что эта жертва неминуема.

— Разрешите мне, — сказал он, — выпить за здоровье человека, без которого венгерское социал-демократическое движение давно бы осиротело…

— Покороче, вы не на профсоюзном собрании! — прервал д-р Кемень Доминича. — Да здравствует Шниттер и так далее!

Доминич поклонился, улыбнулся, сел.

— Пиштука, — шепнула ему на ухо Шаролта, — ты лучше пей, чем говорить… вернее, ешь, а не пей… Помолчи лучше!

Пили. Ели. Опять пили. Опять ели.

Началось шествие пирожных. Звенели бокалы, поднимались тосты. Когда вторично дошли до Бешке Фелицаи, из высоких бокалов таращились уже кровавые глаза «эгерского быка»[29], волнуя всю компанию. У г-жи Селеши волнение это переросло в настороженную ненависть.

Д-р Кемень обернулся к г-же Доминич и, любуясь ее рыжими волосами, рассказывал ей о своей жене, милой черноволосой Ирэн, и о трехмесячной дочке Верочке.