Мартон и его друзья

— Конечно, есть, — раздалось в ответ, и какой-то солдат неожиданно присел рядом с Пюнкешти. — Стоит только объединить Союз металлистов с каким-нибудь еще другим союзом, и хоть общее собрание проводи. Мы тут всех знакомых собрали.

— Дембо! Товарищ Дембо! Это вы? — воскликнул Новак. — Подумать только… Да ведь вы же…

— В 1905 году призывался в Пеште. Помните? Нет? Ну ладно!.. Я попал в Будапештский тридцать второй полк… Да, конечно, помните… Я даже написал вам из Билека…

— Помню… А кто еще здесь?

Пюнкешти встал. Он хотел что-то сказать, но не успел: словоохотливый Дембо опередил его:

— Он… Этот… Здесь он, стало быть… Спит, слава богу… Обижен до смерти… Да я о Доминиче!.. Полдня бесится, полдня храпит. Верно, товарищ Пюнкешти?.. Вон он спит… — и Дембо указал на солдата, который лежал у стенки, подложив под голову скатку.

Новак рассмеялся.

— Ну?.. Да неужели?.. Это неплохо. Доминич!.. Как же это случилось? А что же будет теперь с его усами «à la император Вильгельм»?

— Уже обвисли, — сказал Пюнкешти.

— Имре Бойтар тоже здесь, — заговорил опять Дембо. — Хотите, я его разбужу?.. Помните Бойтара?.. 1908 год. Забастовка металлистов… Он уже вспоминал вас…

— Как же не помнить? А где он?

— Да вот. — И Дембо потряс за плечо солдата, который лежал рядом. — Бойтар, эй, товарищ Бойтар! Честь имею доложить… — Он совсем было собрался разыграть полусонного солдата, сказать, что пришла его жена, но потом передумал. — Дёрдь Новак пришел!

— Кто? Где, где он?

Новак нагнулся. Подал ему руку.

— Здесь.

— Товарищ Новак? Это хорошо… Очень хорошо…

— Что ж тут хорошего? — спросил Новак, рассмеявшись.

— Да не то чтобы хорошо… Но все-таки… Хорошо…

— И Антал Франк тоже здесь, — заговорил опять Дембо и встал на колени.

— Франк? И вы до сих пор молчали?.. Антал?!

— Да. Только не трогайте его… Спит… — тихо сказал Пюнкешти. — Пусть поспит. Он ведь болен. Все равно скоро проснется. Ему по ночам кашель спать не дает.

— А где он?

— Там. В ногах у Доминича.

— Этот?

— Да, — ответил Пюнкешти и сел на свое место.

Новак тоже присел. Протянул руку и ласково, чтобы не разбудить, погладил Франка по плечу.

Шимон Дембо все еще стоял на коленях. Он, очевидно, считал своим долгом представить Новаку всех.

— Остальные, товарищ Новак, сами расскажут, когда проснутся, кто они такие и откуда взялись… Правда, товарищ Пюнкешти?.. На если кто из вас не спит, — бросил он в темноту лежавшим на мостовой солдатам, — так знайте, что это товарищ Новак. Дёрдь Новак! — провозгласил он торжественно. — Слышали небось о нем?.. Что?.. — Никто не ответил. Дембо сел. — Спят, видно… Ужо утром. Да так оно и лучше… по крайности мешать нам не будут. — Он глубоко вздохнул. — Так расскажите что-нибудь, товарищ Новак…

3

Как оно там вышло и почему, но в эту ночь кашель не разбудил Антала Франка. Спали и все остальные, хотя уже светало. Показалось солнце. Блеснуло на водостоках, скользнуло по крышам домов улицы Нефелейч, золотистое, совсем не похожее на вчерашнее разъяренное злое светило, и весело, мягко спустилось вниз.

Новак проснулся. Сел. В сиянии утра он увидел множество сброшенных солдатских башмаков, спящих людей, либо прикрытых шинелями, либо подложивших их под себя. Люди лежали вразброс — одни сюда головой, другие туда, кто на спине, кто на животе, кто на боку — и так до самого Городского парка, по обоим тротуарам улицы Петерди.

— Хорошенькая гостиница… да и проветривается неплохо… — пробормотал Новак, отыскивая глазами Антала Франка.

Франк лежал на боку. Новак долго глядел на него, и теперь ему бросился в глаза только лоб — он точно вырос над исхудавшим лицом.

— Ну да… конечно!.. — прошептал Новак и окинул быстрым взглядом Доминича, который спал, поджав длинные ноги и повернувшись к стене. Лица его не было видно, торчали только огромные толстые уши; одной рукой Доминич обнимал туго набитый мешок.

…Проснулись Пюнкешти, Дембо и Бойтар. Они тихо перекидывались словами с. Новаком. Пюнкешти рассказал, что его зачислили в 15-ю маршевую роту.

— Может, еще неделю здесь пробудем, а может, и раньше отправят. Никто не знает. Я уже три дня тут и все никак, не могу решить: сообщить жене или нет? Опять плакать станет… А к чему это? — тихо добавил Пюнкешти. — Один раз и то трудно было расставаться… Да к тому же здесь, при народе, прощаться… Нет! Еще жалеть начнет, что на мостовой сплю, — будто только я один и сплю здесь, будто на фронте мне перина приготовлена. Но, — перескочил он внезапно на другое, — если ты думаешь, что тут мало таких, которые ждут не дождутся, как бы на фронт попасть, то очень ошибаешься.

— Знаю, — сказал Новак.

Он вынул перочинный ножик, вытянул ногтями большое лезвие, потом защелкнул его, снова открыл, вытянул маленькое лезвие, ножницы, штопор, шильце, пилочку и рассматривал их так внимательно, будто Пюнкешти как раз об этом универсальном перочинном ножике и говорил. Потом закрыл его и, опустив в верхний кармашек солдатской гимнастерки, глянул на Пюнкешти.