Мартон и его друзья

— Ужасно! — простонал Селеши. — Ты права! — Теперь и он оглядел себя. — Так и пуле легче попасть в меня.

— Какая трусость!.. Какая трусость!.. Садись, не то еще свалишься с испугу… И не стыдно тебе? Если бы все призывники вели себя, как ты, неприятель через пять дней был бы в Будапеште.

— Это неплохо бы! — заметил Селеши, к которому постепенно возвращалось присутствие духа. — Кончилась бы война.

— А контрибуции… Ах ты, разжиревший боров!.. Ведь все же пропало бы у нас!

— Верно, — Селеши пожевал губами. — Ты права, — сказал он тише, но «разжиревший боров» обидел его, и только страх перед женой помешал ему дать волю своим чувствам.

Г-жа Селеши смотрела то на мужа, то на запертый буфет, то на дверь в соседнюю комнату. Она обдумывала что-то, потом заговорила ровно и монотонно — в такие мгновенья это всегда больше всего выводило из себя Селеши.

— Я думаю, надо учесть все возможности. Ведь кто его знает, как оно будет… Словом, мы должны утрясти несколько дел. И вовремя.

— Какие дела?

— Бумаги надо заготовить. Первая бумага: «Я, Игнац Селеши, в случае призыва в армию, доверяю своей супруге, Амалии Селеши, урожденной Диккер, получать вместо меня причитающиеся на мою долю доходы с кафе «Сорренто» и распоряжаться ими по своему усмотрению». Такую же доверенность отправишь и в банк. Ценности, лежащие в буфете и у меня в письменном столе, я приму. Ключи передашь мне. Не пугайся — я дам тебе расписку. Когда демобилизуешься, верну все в точности, согласно описи. Документы отдадим на сохранение нотариусу с приложением соответствующего завещания. На фронте…

При слове «фронт» Селеши снова обуял страх. Он залепетал:

— Ты думаешь…

— Ничего я не думаю. Это мы делаем на всякий случай. А то еще убьют тебя на фронте, и придется мне бегать неделями, покуда введут в права наследства, не говоря уж о том, что и твои родственники могут сунуться…

Селеши то краснел, то бледнел. Страх перемешивался у него с яростью.

— Тебе что, дурно стало? — будто издалека донесся до него монотонный голос жены. — Сказала же я, что это только на всякий случай… Ложись! Сейчас же!.. Я не намерена ждать до завтра!.. Хватит трусить… Скажи, ты и в профсоюзе такая же размазня?

— В профсоюзе? — Селеши выпятил грудь. Его одутловатое лицо залилось краской и стало похожим на спелый, вот-вот готовый лопнуть помидор. — Хочешь, покажу, какой я в профсоюзе? — крикнул он, ударив кулаком по столу.

Г-жа Селеши быстрым движением влепила пощечину мужу.

— На, получай профсоюз!

— Амалия! — Селеши тут же сжался, как помидор, из которого выпустили сок. — Ведь ты же сама сказала…

— В постель! — прошипела жена.

Селеши разделся.

3

Вечером, на третий день, к ним пришел полковой врач. До этого несколько раз забегал Вайда. Он заявил, что все руководство социал-демократической партии, во главе со Шниттером, негодяи. Бросают на произвол судьбы одного из своих лучших людей.

— Я сказал бы, столп партии. Но не беда. Помогу. Хотя я чертовски занят поставкой лошадей для армии и вообще всякой всячины. Они ведь сейчас даже замочные скважины покупают. Успокойтесь, милостивая сударыня, жаль, что я раньше не знал. Я потолковал уже с одним капитаном из генерального штаба… Он тоже Селеши… Только он Лайош — и камергер его величества короля и императора… Он пообещал… Он из окружения Тисы… Спокойствие!.. К вечеру я приеду снова или позвоню…

Но пока что Вайда не приходил и не звонил. Вместо него явился полковой врач. Селеши не подчинился приказу о мобилизации, это считалось уголовным преступлением, а потому полковой врач, бряцая шпорами, подошел к лежавшему в постели Селеши и строго крикнул:

— Что с вами?

— Сердце… — прошептал Селеши.

Полковой врач сдернул легкое летнее одеяло и отшатнулся.

Селеши лежал совершенно голый. Над одеялом, отливая желтизной, колыхались такие огромные грудь и живот, каких полковой врач еще в жизни не видал.

— Гм… — пробурчал он. — Да… Скажите, сударь, когда вы служили в 1898 году, вы были… были еще, — он старательно подбирал слова, — еще… нормальным человеком?

— Нормальным, — прошептал Селеши, скрестив руки на громадном животе и сложив толстые пальцы, будто молиться собирался.

— За сколько же времени удалось вам… гм… набрать эту… — он хотел сказать «свиную тушу», но оборвал себя на полуслове. Квартира была довольно богато обставлена, окна были задрапированы тяжелыми темно-красными портьерами, а на тощей шее г-жи Селеши вилось жемчужное ожерелье.

— За последние девять лет. С 1905 года, — прошептал Селеши. — У меня и тогда уже было брюшко… Помню, раз на уличной демонстрации какой-то сорванец хлопнул даже по нему…

— На демонстрации? А чем вы занимаетесь?

— Я вице-директор Всеобщего потребительского кооператива и член руководства Союза печатников…

— А вы много едите?

— Дома мало, — сказала г-жа Селеши, стоявшая в ногах у «больного». — Я не даю ему. Но что он ест на службе…

— Я, изволите знать, могу съесть сколько угодно, но ограничиваю себя. Теперь мне варят диетические обеды…

— Где, в профсоюзе? — удивленно спросил врач.

— Нет, в кафе «Сорренто».