Мартон и его друзья

Они перегнулись над столом и бросились друг другу в объятия. Фужеры и рюмки попадали, красное вино залило белую скатерть. Третий офицер старался с помощью девушек оттащить их друг от друга.

— Дружочки! Милые дружочки!

Поручик кое-как выпрямился и схватил бокал.

— За родину! — крикнул он.

— За отчизну! — ответили, подняв бокалы, и двое его собутыльников.

— За отчизну! — как оглашенные завопили и проститутки.

Тут-то и таилась их погибель. Так же, как наступает мгновенное помешательство, наступает иногда и у пьяных мгновенное протрезвление. Поручик глянул на хихикающих, всклокоченных, неприлично кривляющихся женщин и пришел в неистовство, посчитав оскорбленной честь австро-венгерской армии. В его пьяную голову на миг вступила трезвость, но так же мгновенно испарилась. Поручик снова стал нормально пьян и заорал не своим голосом:

— Долой изменников родины!

В несколько мгновений девушки вылетели сперва из отдельного кабинета, а потом через запасный выход кафе на улицу. Офицеры вернулись с победными воплями. Только теперь они заметили, что их вождь — Селеши лежит на диване бледный и недвижный; свесив голову и руки.

— За ваше здоровье, ваше высокородие! — крикнул поручик, подняв два полных бокала. Один он осушил, а второй пытался, вылить в рот лежавшему на боку Селеши.

С улицы сквозь открытую фрамугу ворвалась песня следовавшей на фронт маршевой роты:

Дай господь, чтоб без колес
Оказался паровоз!

Поручик встал навытяжку и, состроив торжественную физиономию, запел «Готт ерхальте»[31]. Он, очевидно, был убежден, что и маршевая рота поет то же самое. Товарищи решили последовать его примеру и затянули императорский гимн, но спеть до конца им не удалось, потому что поручик столь же торжественно, как пел до этого гимн, затянул излюбленную песню публичных домов:

В церкви звонят!
Венчаться позвали.
Пойду я в бордель,
Там бренчат на рояле…

Все трое молитвенно закрыли глаза. И только от неописуемой скабрезности следующих строк появилась у них идиотски-лукавая улыбка, словно они напроказили. А с улицы донеслась последняя строка заунывной песни, которую пели, следуя на вокзал, солдаты маршевой роты:

Помутнели небеса — завянет девичья краса.

3

Утреннее солнце озарило желтые портьеры окон. Офицеры спали, опустив головы на стол. Часов в семь они начали просыпаться.

— Прочь с дороги! — крикнул поручик кельнеру, который предъявил счет.

Кое-как они привели себя в порядок и, заявив, что за ужин, напитки, разбитые зеркала и посуду заплатит спящий на диване камергер его величества короля и императора, удалились. Кельнер попытался было оказать им сопротивление, преградить путь, но его оттолкнули. Кто-то крикнул с порога:

— А ну, прочь с дороги! Мы идем формировать маршевые роты!

Несчастный кельнер долго смотрел из дверей кафе, как, цепляясь друг за дружку и пошатываясь, идут три офицера по проспекту Йожефа, направляясь в казарму на проспекте Юллеи. Кельнер тяжело вздохнул и вернулся в отдельный кабинет. Растерянный, стоял он перед спавшим капитаном со счетом на триста девяносто крон в руках; потом поплелся к телефонной будке и позвонил Вайде узнать, что ему делать.

— Что?.. Что?.. Что?.. Это меня не касается, — послышалось из трубки. — Как вы посмели разбудить меня? Нет мне до этого никакого дела!.. Я вычту из вашего залога…

Но когда кельнер сказал, что в отдельном кабинете спит камергер его величества короля и императора, племянник коменданта города Будапешта Лайош Селеши, то Вайда заорал в трубку:

— Почему же вы сразу не сказали? Иду! Сию минуту!

…Две уборщицы принялись приводить в порядок разгромленное помещение. Они смотрели на всю эту изгаженную еду: на ветчину, перемешанную с сардинками, на развороченный торт, политый соусом из-под мяса и утыканный папиросными окурками, на полуобглоданные куски птицы, на которых, точно беловатая сыпь, пузырились капельки растаявшего свечного воска… Все это было залито кофе и пивом. И хотя обе женщины давно не ели досыта, они с отвращением сгребали в ведра омерзительные объедки.

Вайда прибыл. Лайош Селеши сидел уже на краешке дивана в носках, в рубахе и в кальсонах и тупо смотрел, как уборщицы подтирают рядом с ним пол. Капитан поднял на Вайду сощуренный влажный левый глаз. Вайда заговорил:

— Ваше высокоблагородие, на дворе нынче изумительная погода… Наши войска все еще удерживают Лемберг… А у вас не болит голова?.. Разрешите пульс…