Мартон и его друзья

Наконец он с помощью Вайды залез в кармашек мундира. Визитные карточки оказались там.

— Сказал же я, что сюда их положил, — пробормотал капитан и, вытащив три визитные карточки, протянул их Вайде. Вайда попытался вернуть ему две, но Селеши, держась левой рукой за крыло кареты, чтобы не упасть, правой отдал честь.

— Оставь их себе… Подари бабам… За уборку…

Он склонился на колесо кареты и начал оправляться по-маленькому. Кругом столпился народ. Одни смеялись, другие бранились. Заметив скопище, подошел и полицейский с угла. Он вынул свою красною книжечку и послюнявил карандаш.

— Что за скандал при всем честном народе?

— Тсс, тсс, тсс! — шепнул Вайда на ухо полицейскому, чтобы собравшиеся прохожие не услышали его. — Это племянник коменданта Будапешта: Лайош Селеши, камергер его величества.

Полицейский перестал слюнявить кончик карандаша и сунул красную книжечку в карман. Взял под козырек и повернулся к толпе.

— Чего стоите? Не видите, человеку дурно? Ступайте по своим делам! Разойдись!

Вайда прочел адрес на визитной карточке и сказал его извозчику. Карета тронулась. В удалявшемся заднем окошечке видна была желтая рука капитана — она покачивалась вместе со спинкой кареты.

Вайда торопливо вернулся в кафе.

4

Продувная бестия Шандор Вайда, разумеется, отлично понимал, что значит, особенно в военное время, интендантский отдел военной комендатуры. Он, довольный, потирал руки и делал это как-то особенно отвратительно: опускал их до самых ляжек и потирал так, точно сучил веревку, которая проходила у него между ног; при этом подымал то одну, то другую ногу, сгибал шею, спину и чмокал губами. «Пусть я в дружбу не влез, но доверие снискал… А пока… пока… пока…» — и, поднимая то одну, то другую ногу, сучил и сучил руками невидимую веревку.

— Кто ни придет, говорите — нет меня! — крикнул он кельнеру и, заперев дверь отдельного кабинета, бросился на диван досыпать недоспанные утренние часы. Его любовь к комфорту, лень и «слабые» нервы тут же давали себя знать, ежели хозяин их спал меньше привычных девяти-десяти часов; под глазами у него залегали темные круги, он ощущал боль во всем теле и непременно обнаруживал у себя новую болезнь.

С дивана в нос ему ударили смешанные с духами запахи многих человеческих тел. В полусне ему пришло в голову: «Какая же развратная натура у такого дивана!» Сегодня ночью на нем лежал доподлинный камергер его величества короля и императора, вчера ночью здесь спал со своей любовницей владелец шляпного магазина Иштван Кути. Жене он сказал, что уезжает на день в провинцию по коммерческим делам. «Хе-хе-хе, — ухмыльнулся Вайда, — он не соврал: «Сорренто» на самом деле провинция, а старик Кути для женщин и вправду коммерческое дело».

Вайда повернулся к стене, чтобы свет не бил в глаза, и прикидывал в уме, какова может быть выручка с поставок на армию. «Не стану взыскивать с него триста девяносто крон за нынешний кутеж… только так слегка напомню ему… Конечно, деликатно, де-е-еликатно… это тебе не сквалыга Селеши, бывший шваб Розенберг, который из будафокского паренька-молочника выбился в вице-директора Рабочего потребительского общества… Папаша его, старый Адольф Розенберг, еще тележками возил пемзовый песок в Пешт. «Крейпсон! Крейпсон! — трогательно звенел в ушах у Вайды, пока он медленно погружался в сон, крик знакомого швабского крестьянина, который он слышал еще в детстве. — Крейпсон! Крейпсон!»