Мартон и его друзья

Наступила тишина. Поручик с седыми волосами, склонившись над столом, посасывал сигару. Он что-то медленно записывал, задумчиво поглядывал кверху. Но на Вайду, который ловил его взгляд, так и не посмотрел, хотя маклер успел уже приготовить и улыбку и очередной фамильярный вопрос. Улыбка у Вайды то расцветала, то увядала, опять расцветала и опять увядала. Все это происходило так мгновенно и беспричинно, что можно было подумать, будто Вайда сидит перед фотографическим аппаратом и примеряет к себе различные выражения лица. Захотелось курить. Он вытащил портсигар, громко щелкнул крышкой — авось офицер да поднимет глаза. Но тщетно. «Хоть бы пепельница была поближе, — с тоской подумал Вайда. — А то куда же пепел стряхивать?» И он осторожно опустил портсигар в карман, надеясь, что поручик не заметил ничего, и в первую очередь его нерешительности.

Вайда оглянулся. Сбоку, на высоченной двухстворчатой двери, переливалась в лучах заката массивная бронзовая ручка. На стене в позолоченной раме висел портрет женщины в кружевном чепце и с кружевным воротничком на шее. Краски на полотне уже потрескались. «Кто эта старая карга? Прабабка, что ли?» И Вайда снова насмешливо улыбнулся. Потом отвел глаза и увидел влажные от табака губы офицера и его пожелтевшие усы. «Сколько же надо ждать этого Селеши? В кабинет его никто не входил, да и оттуда никто не выходит. А может, капитан беседует с кем-нибудь?» Вайда, твердо решивший вести себя непринужденно, с каждой минутой все больше и больше терялся в этой гнетущей тишине. Даже дышать стало трудно. Потом, точно разговаривая с самим собой, он рассеянно пробормотал:

— Смотрю… смотрю на вас… И все голову ломаю, на кого это вы так похожи, господин поручик… Уж очень вы мне напоминаете кого-то.

Поручик не ответил.

Вайда решительно закурил, потом спросил офицера, указывая на звездочки петлиц:

— Неужели вы кадровик? Сколько же вам лет?.. Да, война есть война, — и Вайда сочувственно покачал головой.

Офицер и сейчас не ответил. Тогда Вайда вдруг нарочито засмеялся, надеясь, что офицер спросит, почему он смеется.

— Чудесная история! — воскликнул он вдруг, так и не дождавшись вопроса. — Третьего дня мы с ним утром, — и Вайда ткнул пальцем в сторону высокой двери, — выпили на брудершафт. Я вылакал литр коньяку, и ни черта, ни в одном глазу…

Почтенный офицер вынул изгрызенную сигару изо рта, посмотрел на Вайду и спросил:

— Скажите, вы еще не устали?

Вайда крякнул и замолчал.

Тихо задребезжал звонок. Офицер встал. Скрылся за высокой двухстворчатой дверью. Вернулся.

— Пожалуйте, — сказал он.

Вайда вскочил и, хотя совсем отупел уже от долгого ожидания, все же заулыбался и, как человек, приехавший к старому другу, которого давно не видел, поспешными шагами пошел к двери.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой отлично известный читателю господин готов во имя уничтожения титулов и рангов вступить в союз даже с социал-демократической партией

1

Его мучила изжога. «Где ж аптека?» — простонал он и прибавил шагу. Теперь, когда он торопился, особенно ясно было видно, что ноги у него кривые. Он уже почти бежал. Ему, ни во что не ставившему чужие беды, но считавшему малейшую свою неприятность несчастьем, равным землетрясению, — ему казалось, что он стоит на месте. Руки и ноги старательно двигались, и все же он никак не мог выбраться из этого скопища вилл. В вечерней мгле сады и виллы тянулись мимо него медленнее медленного.

Сейчас ему даже завидовать не хотелось. Во рту было скверно. Но это еще полбеды… Хуже, что ныло под ложечкой!

— Рак желудка! — испуганно воскликнул он и еще поспешнее заработал своими кривыми ногами. — Уж не могли эти музеи поближе друг к дружке поставить! Нет, им вынь да положь, чтоб сад был сто метров длиной. И еще злятся, что в андялфельдских доходных казармах их ненавидят! Да разве они не правы? Ведь тут пока до аптеки дойдешь — сдохнешь по дороге!

Стоял мягкий августовский вечер. В сиянье электрических фонарей листья платанов и диких каштанов причудливо переливались голубовато-синим блеском. Но человек, бежавший по улице, ничего этого не замечал. У него рак; настоящее светопреставление, черт бы побрал все и вся — и виллы и Андялфельд! Ни трамваев, ни извозчиков…

— Соды! — крикнул он, ворвавшись в тихую ночную аптеку.

Тощий провизор составлял порошок по какому-то сложному рецепту и кусочком пергамента рассыпал его на четырехугольные бумажные листочки. Он так углубился в свое занятие, что от неожиданного хриплого окрика содрогнулся. «Экая невоспитанность!» Возмущенный, он даже не обернулся к вошедшему. Состроив строгую мину, продолжал рассыпать порошок. Но когда клиент, склонившись к прилавку, гаркнул ему прямо в ухо: «Соды!», провизор поднял глаза и, увидев расстроенное лицо незнакомца, спросил:

— Что прикажете? Бром?

— Соду!

— Сколько?

— Что вы спрашиваете? Центнер!

Худой человек в белом халате отшатнулся.

— Сколько? — спросил он шепотом.