Мартон и его друзья

Волнение в семье с каждым днем все нарастало. В четверг г-н Фицек был одет уже к семи часам утра. Его башмаки на резинке почистила сперва жена, потом Пишта, и, наконец, он сам намазал их гуталином и натер до блеска суконкой. Все было в порядке, только знаменитый черный галстук то и дело вылезал из-под двойного крахмального воротничка. Каждый раз приходилось снимать воротничок, снова вкладывать в него галстук, и от этой длительной процедуры на белой поверхности воротничка обозначились отпечатки пальцев.

— Это твои пальцы! — заорал г-н Фицек на жену. — Говорил я тебе — не трогай, у тебя пальцы вечно в саже!.

Наконец в девять часов, крикнув: «Не смей говорить под руку никаких «счастливо!», г-н Фицек закрыл за собой дверь кухни.

Вернулся он к часу дня в довольно-таки неопределенном расположении духа.

— Берта, знаешь, кто там директор? Кто этот В.?

— Откуда же мне знать?..

— Вайда. Шандор Вайда, у которого мы кофейню арендовали. Мерзавец этот.

Жена не ответила.

— Подлец такой, что пробы негде ставить.

— А почему он позвал тебя? Что он тебе предложил?

— Что?.. Что… Чтоб я искал… искал повсюду товары для армии… Чем больше их, тем лучше, — сказал он. И Фицек сдернул с таким трудом напяленный крахмальный воротничок. — И оклад получу… и комиссионные… Заработок большой… денег много… Обещает и от армии освободить… Если б не знал я только, что он такой отпетый жулик… Как ты думаешь?.. Я согласился… Взялся…

Жена пожала плечами.

— Ладно, ладно… Да что с тобой советоваться-то! Попытаюсь… Завтра утром приступлю…

Г-н Фицек работал у Вайды две недели. На заработок не обижался. Вайда отваливал ему такие деньги, что теперь уже и дороговизна была не в дороговизну. И все-таки ребята ума не могли приложить, в чем дело. Вечерами он уводил жену на кухню, чтобы дети не слыхали, и там шептался с ней о чем-то. В первую неделю октября, в один из хмурых, дождливых дней, г-н Фицек, вернувшись, поманил к себе жену. Они вышли на кухню и притворили за собой дверь.

— Нет! Нет, Берта! — зашептал г-н Фицек. — Больше я туда не ходок! С ними не миновать беды. Когда мы закупили у Штернберга, Вагнера и Зденко весь запас канифоли — девятнадцать тысяч восемьсот коробок, я подумал: «Ладно! Может, когда солдаты на фронте уже настрелялись всласть, они на скрипке играют, конечно, те, у кого скрипки есть; стало быть, канифоль нужна… Когда мы накупили двенадцать возов этих, как их там… се-сеце-се… черт бы их взял… этих сецессионных обоев, я еще сказал: «Ладно! Может, солдатам окопы оклеивают, чтобы они чувствовали себя как дома». Когда мы скупили все старые и новые календари да сонники Толнаи, я сказал: «Ладно! Может, солдатам надоело уже штыками пыряться, вот их тоска берет! Пусть себе почитают». Но когда мы скупили в Парижском универсальном магазине — теперь его в «Венгерский» перекрестили — все клетчатые манжеты да голубые кружева, — я уже не знал, что и сказать. Когда ж от пекаря Брюнна повезли на армейский склад сто пятьдесят два мешка прогорклой муки, я уже знал, что мне сказать, но еще молчал. А сегодня мы скупали на площади Кальвария старых водовозных кляч для двадцать третьего гусарского полка. И я должен был на улице Эремвельди поить этих кляч пивом, чтоб они плясали, как молоденькие, когда их поведут на комиссию по закупке лошадей. Даже зубы у них не поглядели. Довольно с меня! Не хочу, чтоб меня вздернули в конце концов. Пусть лучше этого подлеца Вайду вздернут! Я сказал ему: «Больше я к вам не ходок!» А он мне сказал: «Ладно, господин Фицек, только берегитесь! Посмейте слово брякнуть о том, что видели и слышали, — и я вам тут же башку сверну». И свернет! Я этого головореза знаю. Война! Молчать надо, Берта. И ты тоже прикуси язычок. А главное, чтоб Мартон не узнал, — он еще молод да и осел к тому же… «Правда должна восторжествовать!» — заорет он. А коли узнает, еще, чего доброго, заявлять побежит, скандал устроит… Ему ведь что хочешь долби… У новых сапог и каблуки гордецы. А Вайда отомстит. Вчера одного маклера, который пригрозил Вайде, сыщики прямо из конторы увели под тем предлогом, будто он украл двадцать девять банок лекарства от ревматизма, которое закупили для солдат. Конечно, брехня! Просто тот не согласился покупать легкую дамскую материю на солдатские шинели.

Я грозиться не стану, но и заниматься этим больше не буду… Солдаты на фронте бьются, а этот мерзавец им канифоль посылает, кружева, прогорклую муку да старых водовозных кляч. Что ж он, хочет сделать меня изменником родины?.. Первого ноября переселяемся на улицу Луизы, четыре. Я уже внес сегодня аванс за помещение. Снова стану сапожником. Буду перебиваться с хлеба на воду, но останусь честным венгерцем. Прав я, Берта?

Жена долго-долго не сводила с мужа своих прекрасных глаз.

— Прав, — сказала она наконец.

Фицек успокоился, ибо жена только в самых редких случаях признавала, что он прав.