Мартовские дни 1917 года

Оригинальную аргументацию против коалиции, во имя «политического реализма» развил одесский делегат меньшевик Сухов. Это была единственная серьезная речь против коалиции – достаточно догматическая, но без тех трафаретных и шаблонных «словесных заклинаний», которых было слишком много в ораторских выступлениях квалифицированных представителей «революционной демократии». Для него вхождение социалистов во Временное правительство было таким же «политическим максимализмом», как и желание «передать» Советам Р. и С. Д. всю власть. «Политический авантюризм» он считал «смертным грехом» перед русской революцией. Сухов отмечал, что революция «первая ступень», только «начало пробуждения общественного сознания», и «поэтому при поверхностном взгляде на вещи кажется, что есть только одна сила на сцене – пролетариат, да рядом с ним армия», которая до сих пор ощущает «неясное, неопределенное стремление к светлому будущему, но никак не больше…» «Сейчас многие силы еще не мобилизованы… но они проснутся, и тогда соотношение сил может измениться не в нашу пользу… Если мы увлечемся нашей властью сейчас, нашим могуществом, то… от Временного правительства мы можем, быть может, требовать любой закон, надавив на него как следует… Но… изменится обстановка, и то, чего мы добились, пойдет обратно. Это будет дезорганизацией масс, люди потеряют веру в дело, а те классы, жизненные интересы которых мы нарушили, не учитывая правильно историческую обстановку, они пойдут против нас, и в этом… может крыться зерно контрреволюции. Надо обладать большим политическим тактом, можно оказывать давление, но надо точно соображать, действительно ли мы стремимся к тому, что достижимо не только в условиях временно создавшихся, но и в условиях, которые будут немедленно, в послереволюционное время», «надо помнить, что мы не вся Россия» – «мы только социалистический – да и не всегда социалистический авангард революционной демократии…» «Если мы – демократия, если действительно хотим делать общенародное дело, то узурпировать власть, таким образом, как есть искушение это сделать, мы не имеем права». Вхождение социалистов в министерство оратор считал огромной ошибкой. Они должны были бы своими социалистическими руками делать несоциалистическое буржуазное дело, и это было бы «гибелью доверия демократии и социалистических партий к своим вождям. К ним предъявляли бы требования невыполнимые…» «Посмотрите на положение Керенского… разве он не горит все время, разве ему заодно со всеми не выражается недоверие? Один человек пошел туда, и ему плохо приходится там, плохо под нашим давлением». «Буржуазное дело» должны выполнять «люди из буржуазии», и насколько Совет будет «осуществлять жизненные требования демократии», он получит поддержку страны и «давление» на правительство будет действительным. Не надо только «афишировать этого давления, не надо опьяняться властью, позволять себе таких сцен, как вчера: слыша вчера вызов Врем. правит., я почувствовал: вот люди, опьяненные властью, которые, неожиданно получив в руки власть, начинают пускаться на эксцессы»512.

На собрании была высказана несколькими представителями с мест точка зрения, принципиально, может быть, и далекая от коалиционной идеи сотрудничества и отстаивавшая скорее создание однородной демократической власти, но фактически проводившая коалиционный принцип, поскольку он считался необходимым в создавшейся конъюнктуре «активного сочувствия» и «содействия» со стороны «либеральной буржуазии». Так, делегат одного из провинциальных советов Попов говорил о необходимости существования «сильной и свободной от всякого влияния» (власти) правительства. Временное правительство – это «душа новой России, это ее глаза, это – центр, около которого должна группироваться вся русская демократия», а чтобы это было так, туда должна войти «настоящая демократия», а не те, которые «покраснели за 30 дней». «Двоевластие призрачно», – утверждает Зверев. Дело не в контроле над правительством: само правительство должно быть «единым полновластным органом», исполняющим волю революционной демократии. К числу сторонников такой сильной власти принадлежал, конечно, и упомянутый выше Скачков, который обосновал концепцию о «неписаной конституции», созданной революцией.

В этой гамме многообразных мнений Церетели стремился не всегда удачно вывести «среднюю» линию. Советский лидер исходил из положения, что жизнь еще не изменила того исходного пункта, который заставил в дни переворота Совет пойти на соглашение с «буржуазией» и признать Временное правительство «носителем власти революционной России». При существующем соотношении сил Совет, по мнению Церетели, мог бы теперь «даже захватить власть», но «разум революции» заставлял исходить из соображения о том, что «можно удержать и закрепить, а не на мгновение только завладеть». Он не делал ответственным Правительство за ту кампанию против Совета, которая диктовалась «узкой своекорыстной политикой некоторых кругов буржуазии»513.