Мартовские дни 1917 года

Политическая педагогика не очень шла к лицу Исполнительного Комитета, ибо самим центром постоянно нарушались основы той тактики, которую рекомендовала «инструкция» провинциальным организациям. Например, в заседании 19 марта утверждена была инструкция военным комиссарам, которых решено было назначить «по соглашению с Временным правительством», при военном министре, при Ставке, при командующих отдельными фронтами и при флотах. Назначались комиссары «в целях установления прочной и постоянной связи между войсками и их органами и Советами Р. и С. Д. для быстрого и планомерного разрешения возникающих в области внутренней и политической жизни армии вопросов и незамедлительной передачи директив, равно как и в целях предупреждения каких-либо ошибочных шагов со стороны руководящих ныне жизнью армии органов». Однако в тот же день выяснилась необходимость «послать в Або завтра, в 12 ч. ночи, одного из членов с.-д. фракции Государственной Думы для урегулирования положения дел», и Исполнительный Комитет выносит постановление «послать в Гельсингфорс и Ревель военных комиссаров, которые были бы назначены по соглашению с офицерско-солдатской организацией». Отмеченный казус свидетельствует, что не всегда злая воля нарушала прерогативы Правительства. При негибкости правительственных органов самочинные действия вызывались не терпящими отлагательства жизненными обстоятельствами, на которые приходилось реагировать советским учреждениям – особенно на первых порах. Но еще в большей степени препятствовали успеху «педагогических уроков» Исполнительного Комитета в центре самочинные действия отдельных его членов, с которыми центр во имя ложно понимаемого демократизма боролся очень слабо. Суханов рассказывает, например, как с.-р. Александров на бланках Исполнительного Комитета давал разрешения запахивать помещичью землю…

«Организованное давление» или «бдительный контроль» в центре осуществлялся при посредстве особой «контактной комиссии», созванной еще постановлением Исполнительного Комитета 8 марта. Руководителей революционного центра не могло удовлетворить «непрерывное наблюдение за деятельностью Правительства, вошедшего в его состав, вопреки воле этих руководителей, “заложника демократии”». Сам Керенский склонен был преувеличивать свою роль. На совещании Советов он говорил: «Я вас уверяю, что все, что можно было сделать, чтобы провести волю пославших меня там, я сделал, и уверяю вас и ручаюсь, что я сделал это удачно, и что торжество демократических принципов обеспечено в России, и оно будет незыблемой основой всего будущего строя…» Крайне преувеличивал, по крайней мере по газетному отчету «Русской Воли», и председатель Вольно-Экономического Общества Чайковский в приветствии, 7 апреля посетившего заседание министра: «Если до сих пор не произошло разрыва, если Временное правительство не сложило своих полномочий, то потому, что в Правительстве Керенский, улаживавший конфликты». Такую миротворческую роль Керенского уследить довольно трудно.

Правительство с первого момента своего существования не пыталось уклоняться от «воздействия» со стороны Совета. В некоторых случаях оно (или отдельные его министры) действовало слишком поспешно и даже предупреждая события. Распоряжение министра юстиции в соответствии с постановлением Исп. Комитета 4 марта о «временных судах, вводившее специальное представительство рабочих, без надобности дискредитировало тот мировой суд, который сам Керенский в дни пребывания в Москве назвал единственным из судов, остававшимся “верным заветам совести”». Нашумевшая телеграмма Керенского и Некрасова о демократизации железных дорог, вызвавшая удивление даже у Ломоносова, имела самые роковые последствия.