Мартовские дни 1917 года

Перечисленными вопросами исчерпывался обвинительный акт против Правительства, поскольку он нашел себе отражение в протоколе 5 апреля. Ни в протоколах Исполнительного Комитета, ни в воспоминаниях о работах Контактной Комиссии нет материала для суждения о вопросе, который должен был явиться предметом обмена мнениями и разногласий между членами Правительства и представителями Совета, – вопроса, вызвавшего несколько взволнованных страниц в воспоминаниях Набокова и агитационные нападки в последнюю декаду существования Временного правительства первого состава со стороны некоторых тогдашних органов социалистической печати. Как надлежало решить вопрос о судьбе членов ликвидируемых революцией старых правительственных учреждений? Мы не располагаем данными для характеристики мер, принятых Правительством в этом отношении. Очевидно, вопрос разрешался просто в том бытовом порядке, при котором чины Охранных отделений и аналогичных институтов Департамента полиции не могли, естественно, думать о получении от государства пенсий за прежнюю верную службу. Общий вопрос мог быть разрешен, конечно, только законодательством о социальном страховании старости. Но не в этой плоскости поставлен вопрос в воспоминаниях Набокова и не в этой плоскости правительственные распоряжения вызывали «негодование» в «советских кругах», отражавшееся и в прессе, и на митингах. Дело шло о сановниках – о тех «высших чиновниках», которые добровольно или вынужденно ушли в отставку, и о членах бездействующего Государственного Совета. В первый революционный месяц этот вопрос сам по себе не вызывал никакого отклика ни в прессе, ни в Совете. Он случайно поднялся в Исполнительном Комитете 19 марта в связи с появлением делегации от кронштадтского Совета, протестовавшей против уплаты жалования арестованным в Кронштадте офицерам. Совету приходилось играть активную роль в умиротворении буйных кронштадтцев, и в силу этого, может быть, Исполнительный Комитет тактически даже вынужден был вынести постановление о задержке уплаты жалованья арестованным впредь до окончания следствия и выяснения их виновности. Акт бытового двоевластия получил, однако, расширенное толкование, и о состоявшемся решении, «имеющем распространительный характер как в отношении чиновников всех ведомств, так и членов бывшей династии Романовых», постановлено было «сообщить председателю Совета министров» (формулировка взята из записи протокола). Как реагировало Правительство? Надо думать, что оно согласилось с такой постановкой, ибо вскоре министром юстиции было отдано аналогичное распоряжение в отношении всех лиц, следственное производство о которых шло в Чрезвычайной Следственной Комиссии. А все остальные? Временное правительство не внесло здесь никакой ясности и определенности и выбрало наихудший путь сепаратных решений, вызывавших протест и дававших пищу для всякого рода демагогических выпадов: производится-де растрата народных денег на многотысячные пенсии бывшим царским слугам. Не имея в своем распоряжении протоколов заседаний Врем. правит., трудно проверить правильность утверждений Суханова о постановлении Правительства 12 апреля выдать пенсии «бывшим министрам» в размере 7 тыс. руб., что и привело в негодование советские круги. По-видимому, речь шла об указанных выше отдельных постановлениях, о которых упоминает Набоков: «В самом начале (вероятно, в апреле) Временное правительство в двух случаях назначило пенсии в размере 7—10 тыс. (кажется, дело шло о Коковцеве и Танееве)». Ни тот, ни другой не принадлежали к числу тех материально необеспеченных людей, которых революция жестоко вернула в «первобытное бытие» и судьба которых волновала с моральной стороны Набокова. Почему в число избранных попал отец знаменитой Вырубовой, имя которой в этот момент было крайне одиозно? Политическая бестактность часто бывает чревата последствиями. Особо в деле о «сановниках» стоял вопрос о членах Государственного Совета «по назначению», обреченных на «совершенную праздность после переворота», хотя формально Государственный Совет, как учреждение, не был упразднен. По словам Поливанова, это почтенное учреждение и среди бюрократии принято было называть «Ново-Девичьим монастырем». «Наиболее добросовестные и тактичные члены Государственного Совета, – вспоминает Набоков, – почувствовали неловкость своего положения и нравственную невозможность получать крупное содержание, не делая ничего, и возбудили вопрос об уместности подачи в отставку». По поводу того, что члены Государственного Совета продолжают получать содержание, и «завопили» на митингах и в печати. «Весь этот шум, – утверждает управляющий делами Правительства, – произвел на Правительство большое впечатление». «И тогда, наконец, пришлось поставить во всем объеме вопрос о членах Государственного Совета… Правительство потратило целых два заседания на обсуждение его – и не могло прийти ни к какому определенному решению. Так вопрос и остался “неразрешенным”». Правительство не вышло из свойственной ему, столь характерной неопределенности потому, что «шум», поднятый вокруг этого вопроса (о том, что «посыпались протестующие резолюции рабочих и солдатских собраний», говорят составители Хроники февральской революции), не был так велик, как изображают мемуаристы, – иначе его резонансы не могли бы не отразиться в общей печати и в дошедших до нас отрывочных протоколах Исполнительного Комитета…529