Мартовскіе дни 1917 года

Общее заключеніе в сводкѣ по Западному фронту гласило: "мнѣнія большинства начальствующих лиц сходятся на том, что дисциплина в войсках упала; довѣріе между офицерами и солдатами подорвано; нравственная упругость и боеспособность войск значительно понизились". Однако, это "общее заключеніе" дѣлает оговорку: "многіе начальники утверждают, что послѣ переворота стремленіе войск к побѣдѣ осталось, а в нѣкоторых частях даже усилилось". "Большинство начальствующих лиц смотрит на будущее спокойно и надѣется. что через 1-2 мѣсяца (к половинѣ мая) боеспособность войск будет возстановлена". Такой итог в сущности дает лучшій отвѣт на вопрос, как повліяли февральско-мартовскія событія на состояніе арміи и устанавливает ограничительные предѣлы, в которых должна разсматриваться проблема. Если временный главнокомандующій Западным фронтом Смирнов (Эверт вышел в отставку) был осторожен в выводах своего рапорта в Ставку, то даже в нѣсколько повышенных тонах писал свое заключеніе главнокомандующій Юго-Зап. фронтом Брусилов: "Революціонное движеніе не отразилось пока на нравственной упругости и духѣ арміи. Сейчас организм армій прочен, дух их высок и даже повышен, они полны порыва, жажды побѣды, в которую они вѣрят"[364]. Можно было объяснить этот оптимизм впечатлительностью "маловдумчиваго" Брусилова, разсчитывавшаго на свое "военное счастіе" (такая характеристика дается ему в дневникѣ Алексѣева), или его опортунизмом, отмѣчаемым современниками — он стремился занять пост верховнаго главнокомандующаго[365]. Но офпціально выраженное Брусиловым мнѣніе было подтверждено особой телеграммой военному министру, подписанной вcѣми командующими арміями Юго-Западнаго фронта — и среди них Щербачевым и Калединым. Телеграмма говорила, что на военном совѣтѣ 18-го единогласно рѣшено, что "наступленіе вполнѣ возможно" (это наша обязанность перед союзниками, перед Россіей и перед всѣм міром) н, что "арміи желают и могут наступать". Телеграмма заканчивалась словами: "мнѣніе Петрограда о ея (арміи) состояніи и духѣ не может рѣшать вопрос; мнѣніе арміи обязательно для Россіи; настоящая ея сила здѣсь на театрѣ войны, а не в тылах".

Настроеніе "военнаго задора", столь опредѣленно выявившееся в нѣкоторых воинских частях и нарушавшее искусственную схему всякаго рода кентальских выучеников, нельзя было просто стереть с исторических скрижалей — тѣм болѣе, что такія настроенія отнюдь не являлись минутным возбужденіем, результатом порыва от слишком сильнаго внутренняго толчка, который дал переворот. Такія настроенія были довольно длительны и упорны. Резолюціи и соотвѣтствующія требованія с фронта (не только с фронта, но и от тыловой периферіи) продолжали настойчиво поступать в центр и говорили о "шовинистическом", как выразился меньшевик-интернаціоналист Суханов, настроеніи арміи или "полушовинистическом", как оговаривались молодые историки из коммунистической школы Покровскаго... Суханов говорит, что послѣ опубликованія Совѣтом деклараціи 14 марта к міровой демократіи (о ней ниже) революціи поступали сотнями по адресу Врем. Прав. и Совѣта. Довольно типичной будет резолюція комитета офиц.-солдат. депутатов 42 пѣх. див., заявлявшаго, что лишь "побѣдный конец войны может закрѣпить свободу", и что Совѣт должен "облегчить" правительству дальнѣйшее веденіе войны. За резолюціями, присылаемыми с фронта, слѣловали и личныя представленія через особых посланцев. Делегація 2-го моторно-понт. бат. протестовала перед лицом Родзянко против призывов к заключенію преждевременнаго мира и заявляла, что армія будет поддерживать Правительство при условіи "доведенія войны до побѣднаго конца". Выборные от 31 части фронтовых войск докладывали военному министру, что "неясные приказы", требующіе прекращенія войны, "раздражают и должны исчезнуть". Аналогичный заявленія дѣлались не только на пріемах у членов Правительства, но и в самом Совѣтѣ. Вот одно из обращеній, напечатанное в "Бирж. Вѣд." от имени солдат и офицеров пѣхотнаго полка, находящагося на передовых позиціях: "Здѣсь на фронтѣ мы, солдаты и офицеры, спокойны и радостно приняли вѣсть о спасеніи Россіи, если боимся, то только одного, что нам, благодаря проискам уже появившихся темных сил, не дадут закончить побѣду, начатую внутри Россіи... Безрезультатный конец войны покроет вѣчным позором имя Россіи. Наши союзники не простят нам предательства. И неужели новая Россія должна быть заклеймена измѣной. Мы, солдаты и офицеры, сохраняем полное единство мнѣній... Несмотря на предательски направляющую волю стараго правительства в теченіе почти трех лѣт тяжелой войны, армія всетаки сумѣла сохранить свою мощь, столь необходимую для конечной побѣды... Было бы преступно разрушить это, и пусть не смущают слабых духом крики из Россіи: "долой войну". Вы побѣдили врага внутренняго, дайте же нам побѣдить врага внѣшняго... Не трогайте армію, не мутите ее крайностями, надо помнить, что она может равно спасти и равно погубить Россію".