Мартовские дни (СИ)

— Грызет изнутри все время… и кости ломит. Не уснуть, ничем толком не отвлечься. Слова в голове путаются. Лекарь успокаивает, мол, как начнет заживать, станет еще хуже. Эссиро говорит — терпение все превозмогает, дух превыше страданий бренного тела, а я валяюсь тут и от безнадеги выть хочется… Посиди со мной, расскажи, чем дело кончилось? Кириамэ, как только я заикнусь выспрашивать, гонит спать и велит ни о чем не тревожиться.

— Ой, — сообразил Пересвет. — Точно, ты же ничего не знаешь. Мальчишек вернули к родителям, с этими вроде обошлось все. А вот боярышня… с ней совсем худо.

Извещенный о найденной племяннице, Савва Негодович примчался за Подарёнкой вместе с супругой. Завидев скрежещущую зубами и злобно зыркающую из темного угла ополоумевшую девушку, боярыня Доброгнева разрыдалась в голос. Как она ни уговаривала, как ни увещевала ласковыми словами, Алёна только глубже вжималась в угол и скалилась, прочь идти никак не желая. Боярин аж бороду на кулак намотал и лицом нехорошо засмурнел. Обмолвился, что сперва с ними жених Алёны рвался ехать, да отговорили. Как ему теперь такую невесту на глаза показать? Видать, придется свадьбу откладывать, пока Подарёнка в разумение не вернется… а то и вовсе отменять.

— Боярин с женой надумали ее к сестрам Живаны везти. Может, та явит чудо и вернет бедолаге рассудок. Или сестры в мудрости своей совет подадут, можно ли ее как-то излечить, и примут девицу в милосердном доме. Покуда Алёна не перестанет людей дичиться, там ей будет покойнее, чем в шумом тереме у думского боярина.

— Скверно, — обронил Гардиано. — А что сталось с карпашским княжичем? Схоронили?

— Нет. Уложили в колоду, перестоявшимся медом залитую, и с посольством и дарами богатыми отправили к князю Владу. Батюшка сильно опасается, как бы с этого чего дурного не вышло, — вздохнул Пересвет. — Еще я с этим… с эллинским книжником пытался толковать. Его в холодном погребе под Рыбницкой башней заточили. Отец пытать его не дозволил, да и нету в Столь-граде пытальных дел мастера. Прежде его бы Осмомысл допросил. Без каленого железа всю его мерзкую душонку вытянул бы и по полочкам разложил. А так сыскным, Кириамэ и мне пришлось своим разумом обходиться.

— Что вызнали? — в нетерпении приподнялся со сложенных горкой подушек Гай, потревожив мирно дрыхнущего кота. Пробудившись, тот вперился в людей немигающими желтыми глазами, словно внимая чужой беседе.

— Мне кажется, он не безумен, — тщательно взвешивая всякое слово, начал царевич, вспоминая разговоры через тяжелую железную решетку. — Он прекрасно сознает все, что натворил, но повторяет — у него была причина. Якобы он хотел спасти этих детей. Уберечь от разочарований и несовершенства жизни. От того, что им придется стать взрослыми. Чтобы они не достались тем, кто не сумеет оценить их по достоинству, как он, — Пересвет невольно передернулся. — Что, это тоже такая маниа, одержимость, о которой ты рассказывал?

— Детство, проведенное рядом с обременявшими чрезмерной заботой, или, напротив, холодными и равнодушными родителями, — предположил Гардиано. — Когда такой ребенок вырастает, в нем может пробудиться навязчивое желание проявить лучшим отцом, чем его собственный. Стать защитником тех, кто слабее — и постоянно требовать от них благодарности и восхищения. Обзавестись живыми игрушками, которые можно карать и миловать по своему усмотрению… Да, это не безумец, но человек, пребывающий в едином крохотном шажке от подлинного безумия.

— Дружинные разобрали обрушившийся подвал под пристройкой, где он жил, — Пересвет отметил, что и он сам, и Кириамэ, и Гай всячески избегают называть эллина Аврелия по имени. — Нашли в подполе четыре закопанных тела. Два совсем недавних — мальчик и девочка, о которых упоминал Ждан — и два почти истлевших. Видимо, этих он похитил, убил и спрятал перед отъездом в Италику.

— Итак, пропавшие дети сочтены и найдены, — с облегчением подытожил Гардиано. — Но, как я понимаю, убийца детей не знает о чародейском Аркане?

— Ничего, — с разочарованием признал царевич. — Или притворяется, что не ведает. Я просмотрел все книги, что хранились в его доме и в лавке. Не сыскал ни единой, где хотя бы словечком упоминалось бы о Петле Вечности. Кириамэ и я выспрашивали его так и эдак, он ни разу не проговорился, не обмолвился. Однако с той поры, как он за решеткой, в городе никто больше не пропадал.

— Его судили?

— Батюшка думу созвал, его судьбу решать. Касаемо того, что он натворил в Ромусе, убил или нет твоего… э-э… твоего господина Борху, батюшка полагает, разрешить ничего не можно. Уж не серчай, ладно? Слишком далеко и давно это произошло. Ни видоков, ни слухачей, концы в воду. Зато за похищение и убиение отроков и отроковиц, и за насилие над невинной девицей, как за деяние доказанное и подтвержденное заслуживающими доверия свидетелями — вот за это дума приговорила злодея к казни, — Пересвет хмыкнул в ладонь. — Ага, сперва приговорили, а потом спохватились, что палача-то у нас тоже не сыскать. Уж сколько лет в Тридевятом царстве никого к позорной смерти не присуждали.