Мартовские дни (СИ)

— Я, понимаешь, отправляюсь навстречу неведомым опасностям, — возмутился Пересвет, — и все, что ты можешь мне сказать, это короткое «до свидания»?

— Сказанного более чем достаточно, — утомленно отмахнулся Кириамэ. — Тебя ждет занимательная поездка, а мне предстоит изощренно лгать твоим родителям. Ах да, еще заботиться о твоем… нашем душевно неуравновешенном госте. Сгинь с глаз моих. Не дай встречным чудовищам убить себя… и не потеряй коня, не то по возвращении тебя прикончит Джанко, — он самым нахальным образом повернулся к царевичу черноволосым затылком.

— Чтоб тебе любимая тещинька пригрезилась, — буркнул Пересвет, взвалил на спину мешки и утопал на конюшни. Рыжий Буркей вел себя пристойно, за ночь никого не загрыз, при виде угрюмого царевича обрадованно закружил по деннику. Настроение у жеребца было игривое. Он долго и ловко увертывался от попыток сонного Пересвета накинуть узду, а, ощутив наваленное на спину седло, не придумал ничего лучше, как раздуть брюхо. Не выдержав, царевич похерил наставления ромалы и ткнул разрезвившееся дитя Арысь-поле кулаком под ребра. Буркей шумно выдохнул, Пересвет рывком затянул подпругу, закрепил сумы с дорожным скарбом и потянул жеребца к конюшенным воротам. Размышляя, почему Ёжик ни словечком не заикнулся против внезапной отлучки царевича и не попытался навязаться в сопровождающие. Неужто в глазах нихонца Пересвет наконец удостоился права на капелюшку самостоятельности? Или Ёширо рад-радешенек хоть пару дней побыть в одиночестве — а заодно лишний раз уязвить добрым словом ромейского гостя?

Поди угадай, что творится на уме у нихонской тайны со змеиной улыбочкой.

Отъехав на пару лучных перестрелов от городских стен, царевич придержал мелко рысившего Буркея. Свернул на первую попавшуюся тропку, спрыгнул из седла и полез в подсумки. Рассудив, что показывать на глазах у конюхов и прислуги коню позаимствованный в библиотеке чертеж земель Тридевятого царства — как-то малость чересчур.

— Смотри, нам надо добраться сюда, — Пересвет повел пальцем вдоль нарисованных синих жилок Молочной и Порубежной рек, миновав Уссольский волок. Чувствовал себя царевич при этом превесьма неловко и неуклюже, как если б левой рукой скреб за правым ухом. Что, если Джанко по извечной традиции ромалы жестоко подшутил над доверчивым и глуповатым царским сынком? Однако Буркей не порывался сжевать карту, а, навострив уши чуткими топориками, внимал. — Вот Плещеево озеро, вот река Березина, вот Синь-озеро. На Синь-озере вроде как стоит Буян-остров, хотя на чертеже он не отмечен. Понимаешь ли меня, клыкастый?

Жеребец захлестал себя хвостом по бокам, вроде как раннего слепня отгоняя.

— А, выбора-то все едино нет, — Пересвет взгромоздился обратно в седло, разобрал поводья. — Эх, дитя Арыси, что ж за масть-то у тебя такая пестрядная, не как у приличных коней? Не то сивый, не то бурый, не то вообще рыжий…

«Провели тебя, как последнего дурачка на ярмарке. Хоть Буркей и впрямь добрый конь, но в три дня нипочем в такую даль не домчится. Ну и ладно. Коли к вечеру пойму, что ничего толком не выходит, развернусь обратно».

Выбравшись на пустынную дорогу в рытвинах, колдобинах и поблескивающих голубизной неба осколках луж, Буркей гулко фыркнул и пошел, разгоняясь и не нуждаясь в понукании — сперва частой рысью, потом тяжким намётом. Пересвет, как оно и полагалось, склонился вперед, к конской шее. Жесткая грива с двух сторон хлестнула его по лицу. Копыта с хлюпаньем выбивали из мокрой земли четкий ритм, и в такт ему царевич привставал на стременах или опускался в седло. Бурый жеребец с соломенной гривой ничуть не уступал в резвости лучшим коням царских конюшен… и все ж никакому скакуну не под силу одолеть столько вёрст единым махом.

Но покамест конь привольно несся вперед, а Пересвет наслаждался бешеной скачкой. Влажным ветром, бьющим в лицо. Черными полями в белых пятнах тающего снега, сливающимися в единую грязно-серую ленту. Краем глаза царевич уловил ослепительно-золотой проблеск солнца на колокольном кресте — где-то за черноствольной рощицей по левую руку от дороги…

Солнечная искра высверкнула, дробясь в слезящихся от ветра глазах, пахнуло снежным холодом, и колокольня оказалась совсем не там, где стояла миг назад, но значительно дальше. Как будто отпрыгнула на добрый десяток верст и сгинула, блеснув на прощание. Да и медленно выкатывающееся на небосвод солнечное колесо рывком взмыло над ломаной линией горизонта.

Пересвет разинул рот — и тут же заплевался, закашлялся, избавляясь от липкой паутины конских волос. Буркей с дробным топотом пронесся по широкому мосту через Молочную, разминулся с двумя крестьянскими телегами. В лицо царевичу опять ударило стылым морозцем, а тракт обступили невесть откуда взявшиеся сосны.

— Тпррру! — Пересвет столь резко натянул поводья, что у недовольно взвизгнувшего жеребца аж голова назад запрокинулась. Четыре копыта прочертили в грязи длинные глубокие полосы. — А ну, стой!