Маруся Климова

прокуренных и заспиртованных мозгов. Короче говоря, они понимают, что видят

перед собой не просто писательницу, “продолжательницу пушкинской традиции

в русской литературе” и т. д., и т. п., а нечто большое и значительное. И все эти

мои наблюдения над жизнью вовсе, увы, не субъективная паранойя, а самые что

ни на есть подлинные и объективные факты жизни, которые, на мой взгляд, сегодня даже не нуждаются в особых доказательствах и разъяснениях ввиду

своей самоочевидности и самодостаточности.

С читателями же, к сожалению, все обстоит гораздо сложнее. С трудом себе

представляю, при каких обстоятельствах я бы могла пихнуть им в нос свое

удостоверение с надписью “ПРЕССА”. Разве что во время творческого вечера

выложить на столик рядом со своим новым романом? Но боюсь, что его

разглядят только сидящие в первых рядах, так что это, по-моему, глупо. С

читателями этот номер не пройдет! Даже если бы меня вдруг показали по

телевизору, это удостоверение все равно вряд ли сработает, так как по

телевизору рядом на экране наверняка будет отсвечивать какой-нибудь

журналист, одно присутствие которого способно затмить тысячу подобных

удостоверений. Конечно то, что со мной публично побеседует известный и

уважаемый журналист, наверняка поднимет мой авторитет в широких массах, но

меня, честно говоря, это все равно совершенно не устраивает. Просто в данном

случае уже журналист выполнит роль удостоверения с надписью “ПРЕССА”, только и всего, но я об этом, собственно, с самого начала и говорю, если уж быть

последовательным и не утрачивать нить моих рассуждений…

С другой стороны, безусловно, те писатели, которые сегодня сами

откровенно косят под дурачков и работают в жанре всевозможных детективов, триллеров и “женских романов”, уже достигли определенных успехов и

повысили в глазах окружающих статус писательской профессии - надо это

141

признать. И вряд ли этот факт сегодня уже вызывает у кого-либо серьезные

сомнения. Ярким доказательством является и то, что наиболее ушлые из

читательской массы, причисляющие себя к так называемой “элите”, сейчас уже

не желают видеть на своих книжных полках рядом с томиками Пушкина, Набокова, Джойса, Кафки и Пруста “всяких там”, как они выражаются, донцовых, б.акуниных, доценко, картленд и пр. А почему, собственно? В чем

дело? Ответ, по-моему, напрашивается сам собой! Люди, как я уже сказала, не

выносят рядом с собой присутствия тех, кого считают умнее себя! Поэтому

Донцову, Б. Акунина, Доценко, Картленд и остальных им подобных сегодня

читают только самые доверчивые и недалекие люди -- те, кто по наивности

продолжает считать их глупее себя, то есть точно такими же дурачками, как

подавляющее большинство русских классиков, так толком и не “выросших из

гоголевской шинели”. Увы! Короче говоря, как это ни пародоксально звучит, приходится констатировать: Донцову, Б. Акунина и остальных сегодня читают

только уже совсем законченные дегенераты и простачки!

Вот тут наконец мы и подошли к ответу на главный и, к моему удивлению, заинтересовавший столь многих вопрос о смысле “Моей истории русской

литературы”. Этот ответ, думаю, теперь уже тоже напрашивается сам собой.

Даже как-то странно, что, приступая к написанию данной книги, я сама

предварительно об этом не подумала. Так вот, смысл “Моей истории”

заключается в том, чтобы вовремя отделить себя от остальных русских

писателей, отгородиться, так сказать, провести разделительную черту, а может

быть, даже и противопоставить себя им -- подстраховаться, короче говоря, пока

не поздно, с учетом всех перечисленных выше обстоятельств и тенденций…

Причем мне особенно хочется подчеркнуть, чтобы ни у кого не возникло

никаких иллюзий и заблуждений на этот счет: речь в моей истории русской

литературы прежде всего идет о реальных умственных способностях

отечественных писателей, а вовсе не о многократно опошленных и искаженных

всевозможными критиками и литературоведами их образах. Я заранее хочу

предостеречь всех, кто взялся читать мою книгу, от этого опасного и вредного

заблуждения. Ведь литературоведы и критики, на мой взгляд, и вовсе находятся

за пределами какой-либо из существующих ныне гуманитарных наук, несмотря

на то, что сами они склонны причислять свое занятие именно к ним, к этим

наукам. Во всяком случае, лично я с трудом себе представляю какую-либо более

или менее реальную, а не фальшивую, тщательно подтасованную и надуманную

историю отечественного литературоведения или же критики. На мой взгляд,

все

эти факты,