Маруся Климова

малолетнего сына. Картины этого детства, сопровождающиеся

душераздирающей музыкой, то и дело всплывают перед глазами Вани и

кинозрителей, стоит только приблизиться к нему какой-нибудь женщине, в том

числе и той, что ему нравится. Прекрасно помню также, как от психических

травм детства пытался вылечить юношу пожилой рабочий, вместе с которым он

чистил старый колодец. Рабочий проводит своеобразный сеанс психоанализа у

старой стены монастыря, предлагая Ване упереться в нее лбом… Между тем, Ив

времени даром не теряет и приглашает девушку покататься с ним на воздушном

шаре, а во время полета начинает к ней грубо приставать. В результате девушка

падает с воздушного шара и в коматозном состоянии оказывается в больнице.

Ваня, который учится в медучилище и проходит в больнице практику, дежурит у

ее постели день и ночь. Однажды, не сдержав нахлынувших на него чувств, он

вступает со своей бесчувственной возлюбленной в интимные отношения.

Девушка на мгновение пробуждается. Однако в реанимационную палату в это

время заглядывает санитарка, в результате чего Ваня оказывается за решеткой. К

счастью, главный врач больницы -- хороший человек и понимает, что Ваня своим

«проступком» спас девушку, а потому настаивает, чтобы его выпустили. Ему

отказывают наотрез, тогда главврач предлагает провести следственный

эксперимент. И только так ему удается убедить тупых несговорчивых

милиционеров. Ваню привозят в больницу и там, в палате, на глазах у

следователя и сотрудников милиции, он повторяет то, что сделал. И снова

результат наилучший – девушка почти ожила! Все действия, как и в прошлый

раз, проходят под душераздирающую музыку. Женщина-следователь не может

сдержать набежавшую слезу...

Ну, все -- дальше, я думаю, можно не продолжать…

О какой справедливости после этого можно говорить! Пока из

отечественных режиссеров «Оскаров», насколько я знаю, были удостоены только

Михалков и Меньшов, а о таком русском самородке, как Полынников, боюсь, в

американской Киноакадемии даже и не подозревают! Впрочем, в данном случае

и о плагиате со стороны Альмодовара всерьез говорить вряд ли стоит—скорее, 119

тут имеет место некое совпадение, -- но не случайное, а на сей раз вполне

осмысленное и сознательное, я бы сказала: синонимическое духовное родство, --

если уж продолжать лингвистические аналогии….

Я уже как-то писала о странной притягательности отрицательных

персонажей в русской литературе XIX века. Для искусства XX века характерна, скорее, уже полная тошнотворность практически всех положительных героев!

Сегодня разве что замочивший собственного папашу Павлик Морозов или же

заложившая и обрекшая на смерть своего мужа Любовь Яровая не вызывают у

меня полного отталкивания, да еще, может быть, комиссарша из

«Оптимистической трагедии»… От остальных просто с души воротит!

Но я не случайно затронула в начале этой главы времена НЭПа. Этот

короткий промежуток времени интересен для меня прежде всего тем, что тогда, наверное впервые в истории русской культуры, стилеобразующей фигурой стала

женщина. Не какой-то там жлоб в бордовом пиджаке с золотой цепью на бычьей

шее, а именно женщина. Точнее, такая дамочка с характерной волнистой челкой

набок, отплясывающая чарльстон. Лучше всего этот образ, наверное, запечатлели

Ильф и Петров в лице Эллочки-людоедки. Странно, но эта девушка до сих пор

кажется мне едва ли не самым притягательным образцом для подражания во всей

русской литературе. Может быть потому, что практически ни одно слово из ее

небогатого лексикона не выглядит сегодня устаревшим и архаичным, то есть она

сумела найти какой-то вечный универсальный язык для выражения своих чувств.

Мне также понятна и близка ее обостренная тяга ко всему модному и стильному, которой так не хватает большинству современных писателей… Да, пожалуй, из

нее могла бы выйти настоящая писательница, законодательница мод! Ну разве

что ей не хватает еще немного злости, которую Эллочке, наверное, следовало бы

позаимствовать еще у одной ключевой героини тех лет – Гадюки Алексея

Толстого. Идеальная писательница, по-моему, должна периодически испытывать

вот такие же, как эта Гадюка (уж не помню точно, как ее звали) приступы злобы, подступающие откуда-то из далекого прошлого, вплоть до готовности кого-

нибудь замочить. Без этого современной писательнице просто не выжить….

Вполне допускаю, что мое желание соединить в одно образы Эллочки

Людоедки и Гадюки Алексея Толстого, да еще сделать их чуть ли не образцом

для подражания для современной писательницы могло показаться кому-то

чересчур нарочитым и надуманным. Однако я говорю все это вовсе не из

желания кого-либо эпатировать – меня вообще редко посещает подобное

желание. Потому что если повнимательней оглядеться по сторонам, то сама по