Маруся Климова

детстве, получив плохую оценку в школе, я часто понуро тащилась домой, где

меня ждало неизбежное наказание. В такие мгновения мне порой даже хотелось, чтобы на меня вдруг случайно наехал автобус или же троллейбус, но не по-

настоящему, а как бы понарошку, во всяком случае, не до конца, не насмерть, и

главным образом потому, что мне было очень интересно посмотреть, как там все

будут после по мне горевать и плакать, и как я всем таким образом досажу, особенно родителям, за то, что они меня постоянно достают с этими отметками.

Вот нечто подобное, по-моему, и должен испытывать эмигрант, которому

удается для всех, кто его знал, вдруг как бы умереть и при этом со стороны

понаблюдать, как они там без него. Стоит ли говорить, что большинство

эмигрантов в результате этого эксперимента над собственной жизнью постигает

ужасное разочарование, ведь окружающие, как правило, и не думают ни о ком

особенно горевать, даже о покойниках. Только покойники об этом уже никогда

не узнают, а вот те, кто решился на подобный фокус, имеют возможность в этом

убедиться на собственной шкуре, так что им, на мой взгляд, потом умирать по-

настоящему вдвойне тяжелее. Вот поэтому мне всегда было ужасно жалко

эмигрантов! И моих школьных подруг, растворившихся в этом безумном

Париже, тоже! Большинству смерть сулит самые радужные перспективы и массу

удовольствия от сознания, как все вокруг по ним будут рыдать и сокрушаться, а

124

эмигрантам от смерти, в сущности, нечего и ждать: она у них, если так можно

выразиться, уже позади, полностью отрепетирована.

Помню, еще в девяносто первом году, когда я впервые приехала в Париж, я

встретила там одного жирного и полностью заросшего густой курчавой бородой

писателя, который принадлежал к последней, так называемой "третьей", волне

эмиграции. Так вот, этот писатель буквально трясся всем своим жирным телом и

едва не топал ногами от злобы, стоило ему хотя бы издали заметить своих

бывших соотечественников. Он даже запретил переиздавать свои книги в России

и вообще упоминать собственное имя в печати. Но все напрасно! Его бывшие

сограждане всем скопом нахлынули в Париж, и теперь он вынужден был

постоянно натыкаться на знакомых, родственников и друзей, которым он так

хотел досадить своим исчезновением, наподобие того, как я в далеком детстве

тайно желала попасть под троллейбус или же автобус, чтобы досадить папаше и

мамаше.

Вообще, я думаю, что не только непосредственно окружающий человека мир

достаточно просто устроен -- и я, кажется, уже об этом писала, -- но так же и все

то, что принято называть громким словом "Вечность", то есть и мир

потусторонний, при желании не так уж и сложно понять. Для этого достаточно

самой минимальной сообразительности и наблюдательности. Например, наблюдая за поведением этого моего парижского знакомого, довольно просто

смоделировать поведение самоубийц, если бы их кто-нибудь когда-либо вдруг

решил воскресить, желая, к примеру, воплотить в жизнь прозрения Николая

Федоровича Федорова о научном воскрешении предков. Начав клонирование, человечество, кстати, уже вплотную приблизилось к решению этой проблемы.

Причем я почти не сомневаюсь, что писатели, наряду с кинозвездами, окажутся в

числе первых, кого благодарные потомки пожелают видеть рядом с собой.

Другое дело - кого именно и в какой очередности! Это, видимо, будет зависеть от

сложившейся к тому моменту конъюнктуры. Если бы воскрешение проводилось

во времена расцвета сюрреализма, то наверняка настаивали бы на воскрешении в

первую очередь личностей, вроде Сада, Лотреамона или Гойи; в наши дни, скорее всего, предпочтение было бы отдано Борхесу... Впрочем, если подобные

вопросы будут решаться на референдуме, то самыми первыми могут воскреснуть

Донцова, Кристи и Митчелл. При этом возможны и парадоксальные ситуации, когда жители России через сотню лет пожелают видеть во плоти Франсуазу

Саган, которая и сегодня-то, при жизни, у себя на родине во Франции уже почти

забыта. Очнувшись от долгого сна, она в первый момент даже не поймет, на

каком языке вокруг нее говорят все эти радостные и улыбающиеся люди. А если

этот референдум будет к тому же еще и тайным, то лично я бы не удивилась, если бы кандидатура Пушкина на подобных выборах вообще с треском

провалилась, так как у нас его уже давно никто не любит и не читает, а во всем

остальном мире практически никто и не знает... Так вот, возвращаясь к теме

самоубийц: я очень хорошо себе представляю, как какой-нибудь там Добычин

или же Мисима будут недовольно брыкать ногами и выворачиваться, когда

благодарные потомки будут доставать их из огромной пробирки специальными

гигантскими заранее продезинфицированными щипцами. А вот мой парижский

знакомый, если очередь вдруг когда-нибудь дойдет и до него, наоборот, скорее