Машина бытия

– Да, ее написал туземный остроумец. Кажется, его звали Джонатан Свифт. Я читал ее, когда начал изучать их литературу. Звучит это приблизительно так: «На каждую блоху найдутся кусающие ее более мелкие блохи; на этих находятся еще более мелкие; и так до бесконечности».

Машина Бытия

I

В Палосе, как всегда в это время года, стояла невыносимая жара. Машина Бытия сократила число своих операций и настроила системы охлаждения на максимум.

«Это время года называют жарким и унылым, – записала Машина. – Люди в такой сезон должны отдыхать и развлекаться…»

Вскоре после полудня она отметила, что на улице очень мало людей, если не считать туристов, на шеях которых висели высокочувствительные видеозаписывающие приборы. Туристы сильно потели.

Некоторые местные жители, которые в данный момент не зарабатывали на хлеб насущный, время от времени выглядывали из окон или стояли в тени козырьков в дверях своих домов. Казалось, все они плавают в густой горячей жиже под лимонадным небом.

Машина чутко воспринимала каждую особенность времени года и окружающей среды и теперь начала испускать потоки символов, которые открывали путь воображению и сознанию. Символов было много, они плыли наружу как серебристые ручейки, перенося идеи с одного времени-места в другое на большие отрезки бытия.

Когда солнце прошло половину своего обычного дневного пути, Машина Бытия начала строить башню. Башню эту она назвала «Дворцом Палосской культуры». Это название, составленное из светящихся букв – каждая выше человеческого роста, – растянулось по первому этажу башни.

У окна лоджии в доме на противоположном краю площади стоял человек по имени Уит и следил за тем, как растет башня. Он слышал, как скрежещет челнок в ткацком станке жены, думал о своем постыдном упрямстве и, не желая поддаваться безотчетному болезненному чувству, наблюдал процесс возведения башни.

– Опять она что-то надумала, – сказал он.

– Такое уж время года, – согласилась жена, не отрывая взгляд от узора, который она ткала. Рисунок изображал нечто вроде клетки из желтых прутьев, обвитой гроздьями оранжевых роз.

Уит несколько минут поразмышлял о тех подземных просторах, которые измерили люди в попытке определить пределы Машины Бытия. Наверное, там внизу находятся пещеры. Бесконечные подземные коридоры наполнены мрачными духами; в этих коридорах никогда не выпадает дождь. Уиту нравилось именно так воображать себе Машину Бытия, хотя не осталось никаких свидетельств проникновения людей в вентиляционные шахты или поверхностные устройства Машины, которые одни выдавали ее существование.

– Если бы эта проклятая машина не была такой безобразной, она была бы даже забавной, – сказал Уит.

– Меня гораздо больше интересуют конкретные земные дела, – откликнулась жена. – Именно поэтому я занялась тканями. Как ты думаешь, кто-нибудь попробует ее остановить сейчас?

– Для начала нам надо понять, что она собой представляет, – резонно возразил Уит. – Все записи, которые могут дать нам подсказку, находятся внутри нее.

– Что она делает? – спросила жена.

– Что-то строит. Назвала это дворцом, но уж слишком высоким получается здание. Уже выстроила этажей двадцать.

Жена остановила челнок, чтобы поправить пряжу. Она поняла, к чему идет этот разговор, и он стал ей неприятен. В лучах клонящегося к закату солнца Уит отбрасывал тень, протянувшуюся по полу, и от одного вида этой тени жене хотелось бежать отсюда без оглядки. В такие моменты она ненавидела Машину за то, что она свела ее с Уитом.

– Интересно, что она отнимет у нас на этот раз, – сказала она.

* * *

Уит продолжал смотреть в окно, удивляясь той быстроте, с какой росла башня. Лучи солнца окрашивали ее поверхность в оранжевый цвет.

Он был стандартным человеческим самцом, этот Уит, но старым. Лицо его было помятым, как капустный лист, – морщина на морщине. Ростом он был около двух метров, как и все прочие взрослые обитатели планеты, кожа его имела оливковый смуглый оттенок, под стать темным глазам. Жена его, которую сгорбили годы, проведенные за ткацким станком, выглядела почти так же, как и он. У обоих были длинные волосы, они носили на шеях синие шарфики. Оба были одеты в мешковатые хламиды, скрывавшие их тела от шеи до лодыжек.

– Это страшно угнетает, – сказал Уит.

Некоторое время Машина Бытия вела мысленную игру с языком народа керсан-пуэбло, исследуя сложные морфемы, обозначающие все действия, которые теперь следовало предпринять, пользуясь извлеченной информацией.

«Культура, – записала Машина, обращаясь только к своим внутренним сенсорам, но используя для этого несколько вокализаторов и меняя тональности. Культура – культура – культура. Это слово питало мысли и порождало целую последовательность концепций. – Новый закон культуры должен быть единообразным. Он будет закодирован так, чтобы оказывать обычное давление, и потребует тщательно отмеренных усилий для точности выражения…»