Машина бытия

Окно Уита выходило на юг, на район Машины, за которым был виден оливковый сад, простиравшийся до вздымающейся над морем скалы. Небо тяжело нависало над морем, окрашенное в тона закатного солнца.

– На нас надвигается новый закон, – сказал Уит.

– Откуда ты знаешь? – спросила жена.

– Знаю. Просто знаю, и все.

Его жене захотелось плакать. Все та же старая песня. Всегда одно и то же, никакого просвета.

– Новый закон гласит, что я должен обыгрывать в уме одновременно много идей, – сказал Уит. – Я должен развивать свои таланты. Я должен вносить вклад в человеческую культуру.

Жена подняла голову от станка и тяжело вздохнула.

– Я не знаю, как это у тебя получится, – сказала она. – Ты, должно быть, просто пьян.

– Но это закон, который…

– Нет такого закона! – Она умолкла, чтобы взять себя в руки. – Иди спать, старый дурак. Я сделаю отвар, чтобы ты пришел в себя.

– Было время, когда ты не думала об отварах, если речь заходила о постели.

Он отошел от окна, посмотрел на трещину в стене за станком жены, потом на залитый заходящим солнцем оливковый сад и на сине-зеленое море. Море показалось ему безобразным, а трещина, на фоне которой сидела жена со станком, наоборот, красивой. Ее, пожалуй, стоило выткать. Он даже прикинул в уме рисунок – золотистые ступени на фоне черного каскада теней.

В голове его возникло зеркальное отражение его собственного морщинистого лица. Именно это всегда позволяло ему свободно мыслить. Идеи как будто высекались на черном камне.

– Я сделаю золотую маску, – сказал он. – Она будет покрыта черными прожилками и сделает меня красавцем.

– Старый дурень, ты что, забыл, что в мире больше не существует никакого золота, – фыркнула его жена. – Только слово такое осталось в книжках. Что ты вчера пил?

– У меня в кармане было письмо из Центра Солидарности, – сказал он, – но его кто-то украл. Я пожаловался Машине, но едва ли она мне поверила. Она заставила меня остановиться, и сесть возле пластинчатого столба у воды, и повторять за ней десять миллионов раз…

– Я не знаю, что за напиток делает тебя таким дурным, – жалобно сказала жена, – но я очень тебе советую бросить это дело. Вот увидишь, после этого жить тебе станет гораздо легче.

– Я сидел под балконом, – сказал он.

Машина Бытия некоторое время слушала треск клавиатур, на которых работали люди-операторы в кабинетах Центра Солидарности. По нюансам звуков машина определяла, по какой именно клавише был нанесен удар, и распознавала символ. Все послания были почти стереотипны. Кто-то просил о переносе кладбища из центрального района. Перенос был необходим, потому что один из подземных туннелей Машины вторгся на территорию кладбища. Другой заказал сорок контейнеров арбузов. Третий жаловался, что в Палосе развелось слишком много туристов, нарушающих покой граждан.

«Дворец Палосской культуры будет запрограммирован так, чтобы возбуждать небольшое недовольство», – распорядилась Машина.

Это не противоречило закону Великого культурного открытия. Недовольство порождает готовность к приключениям, делает людей более живыми, заставляет напрягать все свои силы. Жизнь их не станет опасной, но появится видимость опасности.

«Бюрократии будет положен конец, – диктовала Машина, – и поток жалоб прекратится…»

Эти концепции, часть Первичного Машинного Закона, должны будут повторяться бесчисленное количество раз. Теперь Машина отметила, что один из машинистов Центра Солидарности пишет любовное письмо сотруднице магазина канцелярских принадлежностей в рабочее время и что один из руководителей Центрального склада снабжения продовольствием похитил для собственных нужд корзину яблок. Все это вполне могло считаться «хорошими признаками».

– Это своего рода искусственный интеллект, – сказал Уит жене. Она оставила работу и встала у окна рядом с мужем, чтобы посмотреть, как растет башня.

– Мы знаем, об этом говорят все.

– Но как она думает? – вслух спросил Уит. – У нее линейное мышление? Думает ли она по принципу 1-2-3-4 – а-б-в-г? Есть ли часы, тикающие глубоко под землей?

– Может быть, там коробка с шариками, – предположила жена.

– Что?

– Ну, знаешь, открываешь коробку в разное время, а там везде шарики.

– Но кто заставляет шарики кататься внутри коробки? – спросил Уит. – Вот в чем вопрос. Кто говорит коробке: «Поставь нас в такое-то положение»?

Он указал на башню, которая насчитывала уже сто этажей и горделиво возвышалась над землей. В лучах солнца здание светилось оранжевым цветом. Стены были покрыты вертикальными черными полосами, окон не было, все здание производило зловещее и абсурдное впечатление. Уиту казалось, что башня обвиняет его в каком-то страшном грехе.

– Может быть, эта башня предопределяет конец Машины? – предположила жена.

Уит покачал головой, не отвергая, впрочем, сказанное женой, но прося о молчании, чтобы она не мешала его мыслям. На вершине продолжавшего расти здания блестели механические аппараты. Какой же высоты будет эта башня? Она уже сейчас была самым высоким сооружением из всех, какие видели люди.

* * *