Машина до Килиманджаро

Фред Фергюсон, чучельник, на чьей витрине вечно пылились дикие совы и пугливые олени, нарушил ночную тишину:

— С трудом верится, правда?

Ответа от Чарли он не ждал, а потому продолжил:

— Да уж, поверить не могу. Уже завтра на шоссе ни души не будет, и городку нашему конец.

— Ну, до такого точно не дойдет, — заверил его Чарли.

Фергюсон так и уставился на него.

— Погоди-ка, не ты ли пару лет назад, когда в трех сотнях ярдов к западу отсюда стали строить новое шоссе, вопил об этом на всех углах, хотел заксобрание подорвать, расстрелять подрядчиков, угнать бетономешалки с экскаваторами? Как это «не дойдет»? Дело дрянь, тебе ли не знать?

— Да знаю я, — сдался Чарли.

Фергюсон все больше распалялся.

— Триста жалких ярдов. Казалось бы. А городок наш всего сотня вширь, значит, новая автотрасса от нас в двух сотнях ярдов ляжет. Двести ярдов до тех, кому нужны всякие мелочи, например краска для стен. Двести ярдов до тех, кто подстрелил в горах оленя или пуму и теперь едет к лучшему таксидермисту на всем побережье. Двести ярдов до дамочек, которым нужен аспирин… — Он взглянул на аптеку. — Или модная стрижка… — Затем на полосатую красную соломинку, одиноко вращавшуюся в стеклянном стакане над лимонадной лавкой. — Клубничная газировка… — Оглядел пивную. — Куда ни глянь.

И они в молчании смотрели на лавки, магазины, залы игровых автоматов.

— Может, еще не поздно.

— Не поздно? К черту все. Раствор замешан, все готово. На рассвете уберут заграждения. Сам губернатор, наверное, перережет ленточку, пропуская первую машину. Затем, может, люди вспомнят о Дубовой Улице через недельку. Через две уже вряд ли. А через месяц? Городишко наш превратится в пятно старой краски у дороги, пока они стирают шины, мчась на север или юг. Помнишь такую Дубовую Улицу? Город-призрак? Все! Нет его больше.

Чарли слышал, как бьется сердце.

— Чем займешься, Фред?

— Да все тем же. Набью пару птиц, которых ребятня притащит. Затем заведу свою Жестянку Лиззи, выведу ее на новую сверхскоростную трассу, укачу в никуда, и прости-прощай, Чарли Мур.

— Доброй ночи, Фред. Надеюсь, сумеешь заснуть.

— Ага, и проспать весь Новый год, а потом до середины июля?

Чарли еще слышал его голос, удаляясь, пока не достиг парикмахерской, где за стеклом усердно стригли троих. В блеске стекла отражались машины на шоссе, и казалось, что вокруг клиентов пляшет стая огромных стрекоз.

Все посмотрели на вошедшего.

— Какие у кого планы?

— Прогресс, Чарли, — ответил Фрэнк Мариано, не отрываясь от расчески с ножницами, — не распланируешь. Предлагаю весь городишко, до последней бочки, разобрать и отстроить заново у той новой дороги.

— Мы же считали в прошлом году. Четыре дюжины магазинов обойдутся по меньшей мере в три тысячи, и это за триста-то ярдов на запад.

— Тут и планам конец, — раздался голос из-под горячего полотенца, глухой, словно из могилы неизбежности.

— Всего один ураган, и работа сделана, причем бесплатно.

Все тихо рассмеялись.

— За это надо выпить, — вновь заговорило полотенце. Голос принадлежал Хэнку Саммерсу, зеленщику. — Опрокинем чего покрепче да подумаем, что нас ждет в следующем году.

— Не очень-то мы и противились, — уронил Чарли. — Когда все это затевалось, никто и не пикнул.

— К черту, — Фрэнк расправился с волоском, торчавшим из уха, — когда время перемен, ни дня не проходит без чьих-то страданий. В этом месяце, в этом году, пришел наш черед. Выдвинем требования, и нас раздавят, и все во имя прогресса. Слушай, Чарли, надо тебе в партизаны податься. Заминировать трассу. Только гляди, как бы тебя не переехал грузовик с навозом, идущий в Салинас, когда будешь бомбу закладывать.

Вновь раздался смех, но быстро стих.

— Глядите, — произнес Хэнк Саммерс, обращаясь к отражению в засиженном мухами зеркале, будто убеждая своего двойника. — Мы тут тридцать лет живем, я и вы все. Переедем, так не помрем. Корней пустить не успели. Настал выпускной. Все, школа жизни выставляет нас за порог, без извинений и напутствий. Я вот готов, а ты, Чарли?

— Я да, — ответил за него Фрэнк Мариано. — В шесть утра, в понедельник, загружу все пожитки в трейлер, и вперед, в погоню за клиентами, выжав девяносто миль в час!

Снова и в последний раз за сегодня послышался смех, и Чарли, развернувшись, вышел наружу.

Магазины все еще не закрылись, сверкали витрины, зазывали распахнутые двери, как будто их владельцы все еще сомневались в том, что великая река по соседству, с ее привычными волнами, набегавшими шумом людей и машин, обмелеет и русло ее пересохнет.

Чарли брел дальше, слонялся от лавки к лавке, потягивая шоколадную колу, купленную на углу, в аптеке по соседству, под мягкий шелест деревянного вентилятора на потолке, сам не зная зачем, купил пачку писчей бумаги. Он бродил по городу, как воришка, замышляющий кражу.

Задержался в переулке, где субботним днем продавцы платков и кухонной утвари обнажали нутро чемоданов с товарами, приманивая прохожих. Затем, наконец, добрался до автозаправки, где в глубине смотровой ямы Пит Бритц копался в древнем бесхитростном брюхе мертвого и безответного «Форда» 1947-го модельного года.