Машина до Килиманджаро

— Фрэнк, парикмахер, в самую точку угодил. Вся эта неделя словно последние школьные деньки давным-давно. Помню, боялся до жути, до слез, слово себе дал, что пока диплом не получу, каждый день буду жить, как последний, ведь только Бог ведает, что завтра случится. Безработица. Депрессия. Война. А потом… день пришел, настало завтра, и я понял, что все еще живой, целый и, слава богу, невредимый, и все начинается заново, так или иначе, да что там, черт возьми, не так уж и плохо вышло. А это все просто очередной выпускной, как Хэнк сказал, уж я-то теперь не сомневаюсь.

«Прислушайся, — прошептала жена много позже. — Слушай». В ночи сквозь город тихо текла металлическая река, и воды ее пахли океанским приливом и бензином.

Ее отблеск на потолке, над могилой их ложа, напоминал кораблик, скользящий то вверх, то вниз по течению, и веки их опустились, дыхание сравнялось с шумом прилива, и они заснули. С первыми лучами света половина кровати опустела. Клара села в постели, почти испуганно. Чарли никогда не уходил так рано. Затем она почувствовала что-то еще. Она сидела, вслушиваясь, пытаясь понять, что именно было не так, но не успела — раздались шаги.

Их звук был слышен издали, и прошло немало времени, прежде чем они прошли по дорожке, ведущей к дому, поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Затем настала тишина. Она поняла, что Чарли просто долго стоит среди гостиной, и позвала его: «Ты куда пропал, Чарли?» Он вошел в комнату в слабом свете зари, сел рядом с ней на кровати, вспоминая, где же он был и что делал.

— Прошел на милю вверх по берегу и назад. Добрался до деревянных заграждений на новом шоссе. Подумал, что самое меньшее, что я могу, так это принять участие в том, что там творится.

— Новую дорогу уже открыли?

— Открыли, работает вовсю. Ты что, не слышишь?

— Слышу.

Она медленно привстала в постели, склонила голову, на мгновение закрыла глаза, прислушалась.

— Вот, значит, как? Вот что меня тревожило. Старая дорога. Теперь ей и впрямь конец.

Они вслушивались в тишину, что теперь окружала их дом: старая дорога опустела, обмелела и высохла, как река посреди странного, нескончаемого лета. Поток сменил свое русло, свои берега и ложе всего за одну ночь. Теперь возле дома шумел лишь ветер в кронах деревьев, да птицы возбужденно перекликались в ожидании солнца над горами.

— Тише!

Они все слушали. Там, вдали, за две или три сотни ярдов отсюда, у лугов, возле моря, слышалось, как их река, переменив свое русло, неумолчно катила волны через бескрайние земли на север и тихий рассвет на юг. Еще дальше слышалось море, влекущее воды к своим берегам… Чарли Мур и его жена, застыв, сидели еще мгновение и слушали, как тихо струится река там, среди полей.

— Фред Фергюсон был там уже засветло, — проговорил Чарли, будто вспоминая далекое прошлое. — Толпы народу. Чиновники из дорожного управления и все остальные. Всем нашлась работа. Фред, недолго думая, подошел, да взялся с одной стороны, а я — с другой. Мы с ним вместе оттащили одно из деревянных заграждений. А затем отошли. Дали машинам проехать.

Холодный ветер, теплый ветер

— Боже праведный, что это?

— Что — «что»?

— Ты ослеп, парень? Гляди!

И лифтер Гэррити высунулся, чтобы посмотреть, на кого же это пялил глаза носильщик.

А из дублинской рассветной мглы как раз в парадные двери отеля «Ройял Иберниен», шаркая прямо к стойке регистрации, откуда ни возьмись прутиковый мужчина лет сорока, а следом за ним словно всплеск птичьего щебета пять малорослых прутиковых юнцов лет по двадцати. И так все вьются, веют руками вокруг да около, щурят глаза, подмигивают, подмаргивают, губы в ниточку, брови в струночку, тут же хмурятся, тут же сияют, то покраснеют, то побледнеют (или все это разом?). А голоса-то, голоса — божественное пикколо, и флейта, и нежный гобой, — ни ноты фальши, музыка! Шесть монологов, шесть фонтанчиков, и все брызжут, сливаясь вместе, целое облако самосочувствия, щебетанье, чириканье о трудностях путешествия и ретивости климата — этот кордебалет реял, ниспадал, говорливо струился, пышно расцветая одеколонным благоуханием, мимо изумленного носильщика и остолбеневшего лифтера. Грациозно сбившись в кучку, все шестеро замерли у стойки. Погребенный под лавиной музыки, управляющий поднял глаза — аккуратные буковки «О» без всяких зрачков посредине.

— Что это? — прошептал Гэррити. — Что это было?

— Спроси кого-нибудь еще! — ответил носильщик.

В этот самый момент зажглись лампочки лифта и зажужжал зуммер вызова. Гэррити волей-неволей оторвал взгляд от знойного сборища и умчался ввысь.

— Мы хотели бы комнату, — сказал тот самый высокий и стройный. На висках у него пробивалась седина. — Будьте так добры.

Управляющий вспомнил, где он находится, и услышал собственный голос:

— Вы заказывали номер, сэр?