Машина снов

— Дурррак… — просипела Хоахчин, — какой же ты дурак… Меня соединяет… с императором невидимая пуповина… наши жизни связаны в один узел… теперь ему… конец… Ха-ха-ха, — не то засмеялась, не то закашлялась она. — Он умрёт… И тогда Темур… взойдёт на престол… Недолго осталось…

Хоахчин, не меняя позы, всё так же сидя на коленях, закрыла глаза и выдохнула. Смерть накрыла её своим чёрным покрывалом, и где-то бог смерти Яма, языком тумана полыхнув из нижних миров, уже насадил её душу на свой стальной крюк. Пергаментная кожа на глазах темнела. Высохшие руки с деревянным стуком упали на пол, последний раз дёрнув артритными пальцами. Из глубокого разреза почему-то не шла кровь. Марко подобрал клинок и слегка раздвинул края прорезанной ткани: из тёмной раны в пергаментной коже выползла тягучая маслянистая струйка чёрной жидкости. Марко взял из курительницы ароматическую палочку и поковырял ею в ране. Чёрная жидкость тянулась как смола. Всего её натекло примерно с чайную чашку. Она пахла кровью, но почти совсем неслышно. Марко хмыкнул и вышел из покоя тем же путём, что и вошёл. Квартал вокруг уже спал, и никому не было дела до юноши, бегущего по широкому карнизу.

Спрыгнув на тротуар, Марко сплюнул, вытер слёзы и громко сказал: «Старая лживая тварь. Надо было всё сжечь». Никто его не услышал. Он споро побежал вниз по улице, привычно укрываясь в тени. Внезапно он остановился от жестокого укола в сердце. Что-то произошло. Что-то страшное, непоправимое. И вслед за этим уколом где-то на периферии сознания Марко скорее почувствовал, чем услышал страшный крик.

— Великий хан, — в растерянности шепнул он непонятно кому и ещё быстрее припустил по улице, по направлению к центральной дворцовой площади. Над горизонтом слабо заиграл прозрачный рассветный ветерок.Девятнадцать. Интермедия.

Огромная круглая пушинка медленно плыла в загустевшем от жары воздухе, напоённом йодистым ароматом недалёкого моря, словно многолучевая звезда, танцующая вслед порывам еле уловимого ветерка между ясных солнечных столбов, массивными колоннами пробивавшимися между прерывистых ватных облаков. Сотни и тысячи её сестёр висели в зеленоватом мареве над долиной, создавая иллюзию звёздного неба, опустившегося прямо за изумрудные луга, местами вздыбленные круглыми горбами невысоких холмов, поросших кудрявой зеленью. Само многоцветное море скорее угадывалось, чем действительно виделось отсюда, из распахнутого окна; роскошный вид на серебристосиние воды залива открывался с соседнего холма, где они с Сэмюелом любили после полудня устраивать частые пикники, «крестьянские» вечеринки, ломая руками грубый хлеб и домашний сыр, в которых, по утверждению мистера Пула, содержалась необычайная «земляная» энергия, крайне полезная для зеленоватой кожи Сэмюела и его жидкой крови. Для необходимого сгущения последней мистер Пул дюжинами привозил из Портсмута отличное бордо, доставляемое из свободного от мятежа Гавра, да и вообще был крайне любезен и заботился о Сэмюеле подобно родному отцу. Несмотря на то что поэтический дар Сэма не приводил его в такой восторг, как его пламенные речи в защиту коммунистического существования и проповеди о христианском царстве всеобщей справедливости, основанном на идеалах равного распределения благ, общей умеренности и обуздании животной алчности в тех, кому Господь дал богатство, мистер Пул считал, что именно за такими людьми, как Сэмюел, должно быть будущее.

Сэмюел, при всей своей аристократической повадке и бросающемся в глаза (хоть и деланном) высокомерии, часто захаживал в коже — венную мастерскую мистера Пула, где, несмотря на царящий смрад, исходящий от дубильных котлов, проводил довольно много времени, глядя, как подмастерья выкатывают нежнейшую лайку для перчаток, которые вскорости украсят самые породистые руки Лондона. Мистер Пул, разумеется, часто ругал Сэмюела за такое небрежение своим здоровьем, говоря, что ему, поэту и пророку счастья человеческого, не место в этом чаде и дыме, что не для этого они с Сарой приехали из Бристоля, сюда, где здоровый бриз должен был вдохнуть в Сэмюела свежие творческие силы… Но втайне мистеру Пулу, конечно, льстило внимание Сэмюела к деталям ремесла, и он делал вид, что решительно ничего не знает о том, что наш поэт даже пытается помогать подмастерьям в те часы, когда хозяин мастерской находится в отлучке.

Сара вгляделась в летящий по ветру пух, освещаемый солнцем, сияюще-белый на зелёно-жёлтом, вдохнула влажную воздушную волну и подумала, что Сэмюел, пожалуй, прав: Вселенная ослепляюще прекрасна этой неброской, растворённой повсюду, почти девической в своей скромности красотой. Она чуть приподняла тяжеленный утюг и слегка покачала его, раздувая угли.