Машина снов

— И всё-таки опиум… Тебя он не пугает? — осторожно спросила Эдит, следуя желанию сестры, которую она боялась излишне раздражить.

— А почему он должен пугать меня?

— У меня сложилось такое ощущение, что, когда я вошла к Сэмюелу, а опиум в тот момент ещё распространял свой дым, у меня слегка закружилась голова. Возникло такое странное чувство, что… Что я в преддверии каких-то видений, — понизив голос сказала Эдит и боязливо оглянулась, передёрнув плечами.

Сара покончила с пелериной и взялась за миленькие батистовые панталончики с кружевными оборками, привезённые из Брюгге. Как жаль, что революция сделала французское бельё недоступным, приходится носить чёрт-те что, прости господи. Эдит внимательно следила за сестрой. Сара поняла, что она не отвяжется со своей мистикой и придётся отвечать.

— Я тоже чувствовала нечто похожее, но вовсе не думаю, что тут виноват опиум, — призналась она тем же шёпотом, что и сестра.

— Хочешь сказать, что…

— Я ничего не хочу сказать, — поспешно бросила Сара. — Вчера на ночь он зачитывал мне письмо к Уильяму, которого он, как ты знаешь, обожает. И без совета которого он и шагу не может ступить…

— Похоже, ты ревнуешь своего мужа к Уильяму так же, как я ревную своего мужа — к твоему, — засмеялась Эдит. — И что это было? Любовная ода?

— Ну, разумеется, нет! — фыркнула Сара. — Это была скорее трагическая ария.

— Не томи!

— Ты прибыла после обеда и не застала этой дикой сцены, которую он закатил Элизабет буквально накануне твоего приезда.

— Сэмюел? Закатил? — недоверчиво переспросила Эдит. — Ты хочешь сказать, что наш Сэмюел умеет закатывать сцены? Наш Сэмюел?!

— Я сама не поверила своим глазам. Я никогда, подчёркиваю, никогда его таким не видела. Такое ощущение, что в него вселился демон! Я зажимала Хартли уши, а после была вынуждена унести его в дом. Сэмюел не просто кричал, я боялась, что он ударит эту несчастную рябую дуру, которая только робко кудахтала в ответ!

— Ударит?!

— Да не просто ударит, я боялась чего похуже!

— Кошма-а-ар, — восхищённо протянула Эдит, предвкушая подробности драмы, которую она минуту назад даже не в силах была предположить. — А я-то думаю: что-то вашей распрекрасной Элизабет сегодня нигде нету !

— После вчерашнего она отпросилась в Порлок, навестить мужа и дочь. Думаю, судя по тому, как от неё несло элем после выволочки, которую ей устроил Сэмюел, вернётся она теперь не раньше чем через пару дней.

— Не томи, — сказала Эдит, придвинувшись ближе и приготовившись ловить каждое слово.

— В письме Сэмюел, разумеется, не употреблял тех выражений, которые не пристало знать поэту. Он писал очень сдержанно, но всё же гнев прорывался в каждой строке вполне красноречиво. Ты, будучи женой поэта, меня сейчас прекрасно поймёшь.

— Я готова.

— Когда Уильям приезжал последний раз — то было в самом начале июня, — мы вместе поднялись на наш любимый холм для пикников, и мужчины жарко заспорили с мистером Пулом о будущности радикальных идей казнённого Робеспьера у нас, в Британии. И мистер Пул сказал, что — при всём своём внимании и уважении к идеям Кампа- неллы и Сен-Симона — решительно не хотел бы, чтобы какой-нибудь доморощенный робеспьер где-нибудь у нас, в Бристоле, начал насильно внедрять коммуны и проповедовать передачу власти некоему Верховному Метафизику. Уильям, который, как ты знаешь, всё воспринимает со своим известным франкофильством и своей восторженностью к революции, начал было спорить. Но мистер Пул применил агрономический подход и высказал идею о том, что всякая коммунистичность должна вызреть естественным путём, как вызревает зерно. В общем, они оба раскраснелись, начали размахивать руками, и Сэмюелу пришлось их долго мирить, в результате мистер Пул поспешил откланяться.

— Ваш мистер Пул такой добряк, вам бы надо его поберечь, — сказала Эдит. — В особенности от Уильяма. Когда наследник графского дома начинает доказывать сельскому агроному необходимость революции, видят Бог и святые угодники, в этом есть что-то перевёрнутое с ног на голову.

— Сэмюел после наутро многажды извинялся, и мир, конечно, быстро восстановился, ведь мистер Пул любит Сэмюела как родного сына, которого Господь ему так и не подарил. Но в тот вечер оба наших поэтических светила изрядно перебрали, позже ещё и спустившись в Порлок за джином. И Сэмюел совершенно покорил Уильяма своими идеями о революции поэтического языка. Он говорил, что тёмный язык старой поэзии должен быть отринут в угоду новому, прозрачному и лёгкому стихосложению, которое бы опиралось не только и не столько на опыт античности и поздней схоластики, но на живой язык, которым говорят простые люди. Что долг поэта не быть непонятным, но нести свет народу, формально упрощая язык, но в действительности смягчая нравы и возвышая народ, пробуждая в нём совестливость и нравственность тем высоким содержанием, которое необходимо вложить в этот ясный и «прозрачный», по его выражению, новый стих.

— Господи, в такие минуты я понимаю, как ты в него влюбилась, — сказала Эдит, сверкнув увлажнившимися глазами. — Но не тяни, что с письмом? И что его так взбесило?