Машина снов

Эдит следила за ней с плохо скрываемой насмешкой. Она считала, что сестра уж слишком буквально следует рекомендациям мужа тянуться к простоте, и что-что, а уж глажка батистовых сорочек вполне могла бы быть оставлена служанке Элизабет, рябоватой женщине из соседнего Порлока, которая, по мнению Эдит, и без того слишком бесстыдно эксплуатировала коммунистические воззрения хозяев. Даже если сословное деление общества и является условностью, по мнению этого небесного Сэмюела, то уж элементарные правила приличия-то никто не отменял, полагала Эдит. В конце концов, не эти ли бездумные потуги взвалить на себя грубые домашние заботы и довели Сару до Этого Кошмара? Впрочем, говорить об Этом вслух Эдит даже не думала, прекрасно понимая, что прошло слишком мало времени и Сара только- только оправилась от гибели новорождённого. Наоборот, Эдит приехала погостить именно с тем, чтобы убедиться, что сестра полностью пришла в себя после смерти сына и ей не нужна нянька, которая бы предотвратила самоубийственные мысли, терзавшие Сару в первые недели после Этого Ужаса. Заодно она предполагала слегка разгрузить сестру от забот о Хартли, её первенце, который требовал всё больше внимания.

— Ты знаешь, Роберт хочет совершенно оставить профессию юриста и полностью отдаться поэзии, — сказала она, покачиваясь в кресле и ловко ведя тонкую нить вслед прихотливому рисунку, нанесённому на бязевую салфетку, натянутую на пяльцах.

— Боишься?

— Не особенно, — беспечно сказала Эдит. — На носу девятнадцатый век, высокий дух становится превыше грубых материй. Если мы будем всё время задумываться о том, что нам не хватает средств, нам не на что покрыть долги, нам приходится штопать мужьям рубашки, в то время как кто-то может себе позволить выбросить дюжину батистовых сорочек в одну неделю — тогда зачем было вообще выходить замуж за поэтов?

— Ах, Эдит, — вздохнула Сара, глядя на сестру, в чьих прозрачных глазах ей всегда виделась какая-то восхитительная лёгкость по отношению к жизни, которой самой Саре так порой не хватало. — Я бы с радостью разделила эти прекраснодушные мечтания о высшем духе, который уже спускается в мир, чтобы обновить его. Но… ты же знаешь, Сэмюел по-прежнему болен. А болеть нынче — очень дорого.

— Как его сердце?

— С тех пор как врач прописал ему опиум, он, по крайней мере, не жалуется на постоянные боли. Иногда мне казалось, что я не вывезу на своих плечах груза всех этих несчастий. Нет ничего более невыносимого, чем видеть страдания мужа, которые он изо всех сил пытается скрыть, а его глаза… Глаза не обманывают. Порой я украдкой бросала взгляд на Сэмюела и видела в его глазах столько боли, сколько, наверное, не может выдержать человеческое существо. Иногда его прихватывало так, что… Он… — на глаза Сары навернулась лёгкая слеза, — он не мог говорить по часу и даже более. Словно игла в сердце мешала ему дышать. А теперь он, по крайней мере, может дойти со мной до нашего любимого холма, ни разу не останавливаясь для передышки.

— И всё-таки я боюсь за него, Сара, — честно сказала Эдит. — Когда я вечером вошла к нему в комнату, он лежал, сжимая трубку кальяна, в этом своём длинном кресле с этой его любимой обшарпанной банкеткой…

— Ох уж эта банкетка, не говори, сколько раз я пыталась её выбросить или попросить мистера Пула сделать новую, — засмеялась Сара.

Эдит понимающе засмеялась, поддерживая настроение сестры, но быстро продолжила свою мысль:

— Сэмюел лежал, сложив на неё свои жилистые голени, и стопа у него так неудобно подвернулась, туфель буквально скособочило, и он врезался рантом прямо между пальцев, но Сэмюел ничего не замечал. Такое ощущение, что он и не дышал вовсе! Это так пугает!

— Милая Эдит, для меня главное, что он выздоравливает.

— А ты… Ты сама не пробовала курить?

— Пока нет, мне не хватает духу, — ответила Сара, аккуратно складывая проглаженную сорочку.

— Интересно, каково это?

— Он говорит, что опиум открывает ему совершенно новый мир.

— Но это, по крайней мере, приятно? У него было вчера такое лицо, словно бы он вновь стал грудничком и, прости, насосавшись груди, увидел сказочный сон…

— Насколько я могу судить, это действительно приносит ему новые ощущения, и они… да, они, пожалуй что, приятны.

— Но не настолько, чтобы отвадить его от супружеской постели? — подмигнула Эдит.

— Фу… — зардевшись, сказала Сара, понарошку шлёпнув сестру шёлковой пелериной, которую держала в руках.

— Что «фу »? — продолжала поддевать её сестра. — Вы ведь муж и жена, у тебя же должны быть потребности?

— Не твоё дело, — ещё сильнее покраснев, сказала Сара, начав усиленно тереть пелерину остывающим утюгом.

— Значит, супружеская постель не слишком-то и горяча, — ответила Эдит, пожав плечами.

— Скажу тебе честно: с тех пор как мы переехали к мистеру Пулу, всё стало гораздо, гораздо лучше. Может быть, это и не страсти «тысячи и одной ночи», но я вполне довольна. Торопиться мне некуда, — с подчёркнутой сухостью ответила Сара, недвусмысленно давая понять, что хотела бы закрыть интимную тему.