Машина страха

Между тем Аполлон Григорьевич только входил во вкус. Прогуливаясь мимо шеренги форменных сюртуков, он говорил вдохновляющую речь, от которой один из чиновников чуть не грохнулся в обморок. Товарищи вовремя удержали. И ведь ничего страшного Лебедев не сказал: наука дошла до таких высот, что научилась фотографировать мысли. Поэтому сейчас будут сфотографированы мысли каждого, после чего занесены в картотеку для дальнейшего изучения. Упираться и жульничать не стоит: фотографии выдадут любые мысли. Ну чего тут бояться?

Однако чиновники испытывали иные чувства. И принялись старательно думать только о хорошем и благородном, а именно о господине Зволянском. О чем же еще думать чиновникам, как не о начальстве.

Из саквояжа Погорельский извлек странный предмет, который состоял из запаянных воском пробирок, в которых плескалась прозрачная жидкость. Из каждой пробирки выходил крученый медный провод, какие используют в электрических звонках. Концы всех проводов соединялись пучком в главной пробирке.

– Это что за осьминог? – спросил Лебедев, подергивая провод.

Действительно, прибор был похож на морского гада. Доктор стал взволнованно объяснять, что имеет честь представить свое изобретение: прибор под названием фотосфенофор. Пробирки – это динамоды, которые призваны принимать от человека животную магнетическую энергию, преобразовывая в световую. Динамоды будут накапливать энергофоры и по проводам передавать в главный динамод, в который сходятся провода. Через 15–20 минут опыта основной динамод должен отдать накопленные энергофоры, то есть засветиться особым фосфорическим светом. Правда, не все способны его увидеть. А только сенситивы.

Лебедев прикинул, что через двадцать минут опыта и держания пробирок можно недосчитаться нескольких чиновников. Особо взволнованных. Околеют от страха и света неэнергофорного не увидят. Он отказался от эксперимента. К большому огорчению Погорельского. Зато с большим рвением криминалист занялся подготовкой к фотографированию мыслей.

По его приказу из чулана уборщика были вынесены ведра и швабры, а вместо них поставлен столик, на котором разместились магнитная машинка и батарея. Для чистоты эксперимента Лебедев предложил не прикрывать голову чиновника резиновой перчаткой: пусть мысли получатся яснее. Погорельский обеспокоился, что может быть ощутим легкий удар тока. На что Аполлон Григорьевич заметил:

– И не такие удары сносили орлы наши!

Услышав, с чем именно предстоит иметь дело, орлы приуныли. А мелкорослый чиновник запросил помиловать: у него жена и детки малолетние. Лебедев не знал жалости, когда занимался наукой. Машинка была соединена с гальваническим элементом, второй провод лег на фотографическую пластинку. Можно было начинать.

Лебедев обратился к шеренге затихших чиновников:

– Добровольцы?

Таких не нашлось.

Тогда он выдернул ближайшего. Чиновник упирался, отнекивался, молил о пощаде, но это не помогло. Лебедев затолкал его в чулан, натянул на руку резиновую перчатку, в нее сунул пластинку, обернутую черной бумагой, приложил к виску. И захлопнул дверь.

– Начинайте, доктор!

– Прошу не шевелиться, – раздался из чулана голос Погорельского.

Тихо загудела машинка. Чиновники боялись вздохнуть.

Что-то щелкнуло. Раздался крик, как будто беднягу проткнули иглой.

– Готов! – радостно сообщил Аполлон Григорьевич. – Кто следующий?

Чиновники бросились врассыпную, как крысы не бегут с корабля. Лебедев кричал им вслед: «Стой!», «Держи!», «Хватай!» – но пальцем не шевельнул, чтобы поймать. Хотя мог бы отловить парочку.

Из чулана вышла жертва эксперимента. Чиновник пошатывался, взгляд блуждал, волосы торчали иголками.

– Ничего, брат, – сказал Лебедев, легонько похлопав его по загривку и отпуская с миром. – Мыслишь – значит, существуешь…

Погорельский выглянул в опустевший коридор:

– А где же остальные?

– Да ну их. – Аполлон Григорьевич добродушно махнул рукой. – У чиновников мысли сходятся. Хватит нам одной фотографии…

Доктору оставалось только натянуто улыбнуться. Кто бы мог знать, каким разочарованием бурлил его животный магнетизм.

37

Владелец «Виктории» господин Ланге изо всех сил держал уровень первоклассной гостиницы. В довольно просторных номерах было проведено электрическое освещение. Для удобства постояльцев подавались омнибусы к подъездам, а для их развлечения имелись русский и даже французский бильярды. Ресторан старательно копировал французскую кухню, а портье были вышколены к услугам гостей. То есть зарабатывали чаевые относительно честно.

Портье Осьмушкин был любезен, но непреклонен. Ни уговоры, ни купюра не действовали. Все попытки он пресекал одной и той же фразой: «Прошу простить, сведения о постояльцах не предоставляем-с». Строгость портье была подкреплена сторублевкой и просьбой никому более не сообщать номер. Господин, который пытался выяснить у него, в каком номере остановился месье Калиосто, об этом не догадывался. Или не понимал, что предлагать портье первоклассного отеля пятерку довольно наивно. За пятерку Осьмушкин был категорически неподкупен. И даже за червонец.