Машина страха

Бурцов многозначительно хмыкнул: вот и доверяй после этого итальянским шарлатанам. Он строго глянул, давая понять: время вышло, испытываете терпение дамы. Ванзаров упрямо ничего не заметил.

– Адель Ионовна, позвольте задать несколько неприятных вопросов.

Судебный следователь хотел помешать, но его остановили властным жестом.

– Родион Георгиевич не сплетни разносит, – сказала она. – Прошу вас, нет ничего, на что я не готова ответить… Ради мамы…

– Благодарю. – Ванзаров поклонился. – Ваш отец может найти убежище в вашем загородном доме?

– Исключено. Управляющему даны самые строгие распоряжения: не впускать его никогда.

– А в этом доме?

Смелость, переходящую в дерзость, Адель Ионовна милостиво простила.

– Желаете проверить? Разрешаю заглянуть на кухню, в кладовую, в кабинет мужа и ко мне в будуар… Ванная и туалетная комната в вашем распоряжении…

На судебного следователя напал такой кашель, будто ему в лицо сам Лебедев пыхнул сигарильей. Сигнал не был услышан. Ванзаров привык идти до конца, не совершая бесполезных глупостей. А только полезные.

– В случае смерти вашего отца кому отходит наследство? – спросил он.

– Я дала согласие на его новый брак только при одном условии: по завещанию мамино приданое, все, что он получил, должно вернуться в мою семью…

Не следовало удивляться, что дочь дает согласие на женитьбу отца. При таком муже Адель Ионовна могла и вовсе это запретить. И ничего бы Иртемьев поделать не смог: ни один священник в столице не рискнул бы его обвенчать. Разве ехать в Москву или провинцию…

– Завещание оформлено духовной?

– Нет, у нотариуса…

– Полагаю, это господин Клокоцкий…

Ему утвердительно кивнули.

– Я должен посетить господина Клокоцкого для разъяснения важных обстоятельств.

– Поступайте как считаете необходимым.

Ванзаров узнал все, что было нужно. А что хотел бы спросить – о том не полагалось знать никому. Аудиенция длилась намного дольше четверти часа. Он встал и поклонился.

– Благодарю, Адель Ионовна, ваша помощь бесценна.

Она протянула руку для поцелуя.

Испытание было излишним и ненужным. Все-таки Ванзаров наклонился, чуть коснулся губами бархатной кожи и отпрянул. Как будто получил удар природного магнетизма.

– Александр Васильевич, я рада, что вы избрали для столь деликатного дела господина Ванзарова, – сказала Адель Ионовна. – Доверяю ему полностью. Как и вы… Не так ли?

Что оставалось Бурцову? Только благодарно поклониться. А заодно отменить изрядную взбучку, которую готовил для головы чиновника сыска. Опять наглец вышел сухим из воды. Просто талант какой-то…

52

Исправительное арестантское отделение Петербурга в народе именовалось Литовским замком. Действительно, по виду оно напоминало приграничную крепость. Вид тюрьмы был тяжелым, как судьба арестантов. Тут содержались не только уголовники, но и политические. Которые отправлялись отсюда в ссылку, кто в Сибирь, а кто в Швейцарию. Порядки в Литовском замке царили суровые, если не сказать жестокие. Хозяин арестантского отделения, коллежский советник Никтополион[24] Александрович Матеевский, именем своим как нельзя лучше подходил к тюремной службе. Арестанты его боялись, тюремные надзиратели слушались беспрекословно.

Необъяснимое уважение начальника тюрьмы к персоне Лебедева заставило его нарушить установленные порядки. Хорошо хоть тюремные стены уцелели. До поры до времени[25]. Матеевский распорядился, чтобы в его кабинет по одному приводились заключенные, которые заранее были отобраны в две группы: воры и убийцы. Политических трогать не стали.

С приведенным арестантом поступали без лишних уговоров: приказывали сесть на стул, положить руку на пластинку, обмотанную черной бумагой, растопырить пальцы и замереть. Сам Лебедев всей своей могучей силой держал подопытного, не давая шелохнуться. После чего доктор включал странную машинку. Раздавался электрический щелчок.

Новость о каком-то жутком издевательстве мгновенно разлетелась по камерам. Передавали весточку, что начальник тюрьмы привел каких-то колдунов, которые пытают электричеством: то ли воровать отучают, то ли от водки отваживают. Одним словом, сатрапы и палачи. Губят души честных воров почем зря… И сладу с ними нет. Уже третий подопытный знал, что в кабинете начальника творятся дела жуткие. Матерый вор по кличке Зюга трясся от страха, умолял пощадить или отправить в карцер, но только не жечь заживо. Следующие, кто похрабрее, орали песни каторги, как перед расстрелом. Самые хлипкие рыдали и обещали жаловаться прокурору. Тем не менее очередь шла быстро, готовеньких уводили, свежих доставляли. Чуть не возгоревшийся бунт и отказ сидельцев выходить из камеры на пытку тюремные надзиратели пресекли на корню. То есть съездили упрямцам по рожам – не сильно, а так, чтобы в чувство пришли.

Всего в жертву науке было принесено дюжина заключенных. Что, по мнению криминалиста, давало достаточный материал для исследования.