Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны

Президент, Банди, Раск и Макнамара участвовали в подготовке речи Гилпатрика…{90} Считается, что ее проект написал Дэниел Эллсберг.

Это не так. Высокопоставленные должностные лица, конечно, визировали окончательный вариант речи и вполне могли внести то или иное сильное утверждение об укреплении обороноспособности и о нашем относительном превосходстве в проект, который готовил Тим Стэнли. Не исключено, что никто из них, начиная с Гилпатрика, даже не подозревал о моем участии во всем этом. Никто ничего не говорил мне ни до, ни после. У меня не было никаких заданий. Выше я просто описал реальную последовательность событий. Бешлосс правильно описывает мой предшествующий разговор с Кайзеном, включая предложение сообщить Хрущеву точные координаты размещения его четырех МБР. Однако он ошибается, когда говорит, что после этого я якобы получил задание подготовить проект речи. Такого не было. Все пять пассажей, которые цитируют и New York Times, и Бешлосс, я взял из собственных рукописных заметок для Джона Кеннеди и передал Стэнли по своей инициативе.

Я подчеркиваю это вовсе не ради утверждения своего авторства. Как уже говорилось, мне крайне неловко сознавать, что я более полувека неправильно интерпретировал реально сказанные слова. Я долгое время считал, что просто предупреждаю о твердом намерении использовать обычные силы с целью защиты наших «прав» и исполнения «обязательств» по обеспечению доступа в Берлин. Я говорил, что нас не остановит советский ядерный блеф. Однако Советы никогда не угрожали первым использованием ядерного оружия ни в Берлине, ни где-либо еще. Кто это делал, так это мы. Мне не приходило в голову, что блеф Хрущева предназначался именно для противодействия нашим угрозам первыми применить ядерное оружие. Это мы размахивали им, видя превосходство Советов в обычных вооружениях в Германии. И я участвовал в этом, не осознавая того.

Ну хорошо, я пошел за толпой. Однако в ретроспективе все оказывается намного хуже. Если взять один год, то моя инициатива и провокационные слова выглядели почти катастрофическими. Но в первый момент этого не было видно – ситуация казалась прямо противоположной. Последствия угроз, появившихся одномоментно, нарастали с поразительной скоростью. Узнав вскоре после этого о том, что ультимативное заявление Хрущева о подписании мирного договора с Восточной Германией и передаче контроля над доступом восточным немцам было отозвано на партийном пленуме, я вместе с другими в Пентагоне увидел причину такого решения в речи Гилпатрика. Мне было очень лестно сознавать это. Я долгое время считал, что внес вклад в разрешение Берлинского кризиса в 1961 г.

Каково же было мое разочарование, когда 40 лет спустя я прочитал в докладе, написанном моим другом Сеймуром Хершом, о том, что «Хрущев публично снял ультиматум» в своей речи на открытии партийного съезда за четыре дня до выступления Гилпатрика. Таким образом, «речь Гилпатрика, похоже, была ответом Кеннеди{91} на отступление Советов».

Майкл Бешлосс указывал на это еще раньше:

Предложив Гилпатрику выступить с этой речью{92} [стиль автора сохранен], Кеннеди, возможно, хотел не только усилить свою внутреннюю политическую позицию и успокоить американских союзников, но и подорвать позицию Хрущева в Кремле и в мире.

Внутренняя и внешняя политика председателя Совета министров опиралась исключительно на создание иллюзии советского ядерного превосходства. Теперь, когда мир узнал, что король голый, Хрущев должен понимать, что третий мир и даже союзники, загипнотизированные советской мощью, могут начать отворачиваться от Москвы… Хрущев создавал иллюзию силы Советов прежде всего для того, чтобы Соединенные Штаты разговаривали с его страной как с равной. Кеннеди, похоже, намеренно решил унизить его.

Первой реакцией Хрущева было проведение испытательного взрыва мощностью 30 Мт через два дня после выступления Гилпатрика, за которым последовал еще один взрыв мощностью 58 Мт.