Машина ужаса

— Ну его к бесу, — ответил старший. — Идем к дежурному и сдадим этого молодца, а там разберут.

— А ведь у него могли быть и товарищи, — сказал человек с фонарем — мне и то послышался какой-то подозрительный шорох…

— Ну, вы вдвоем пошарьте тут вокруг, а мы с Джексоном отведем его.

У меня сердце замерло, когда я увидел, что две темные фигуры двинулись по направлению к стене и луч фонаря пополз, как противное щупальце, то по земле, то по стенам и углам встречных зданий.

Мои конвоиры двинулись к шоссе, держа меня под дулом револьвера.

Через десять минут мы оказались у небольшого домика, куда сходились нити телеграфных проводов с нескольких сторон. В окнах горел огонь.

Из двери вышел высокий, угрюмый человек, с револьвером у пояса, в полувоенной форме.

Он выслушал доклад старшего и, не взглянув на меня, ответил:

— Запереть в номер шестой.

Спустя несколько минут за мной захлопнулась тяжелая, окованная железом дверь из коридора, в начале которого расположено было помещение дежурного.

Я оглянулся. Это была настоящая тюремная камера с решеткою на окнах.

Итак, я был в плену.

Глава VI

Невесело я провел эту ночь.

Погоня за впечатлениями завела меня слишком далеко, и будущее представлялось в довольно мрачных красках.

Особенно беспокоила меня мысль, что моя неловкость могла привести к аресту и обоих спутников. Правда, я до рассвета оставался один в своей камере, но ведь их могли запереть и в другие помещения.

С наступлением утра тишина моей тюрьмы понемногу наполнилась смутными отголосками пробуждающейся на заводе жизни, но тяжелая дверь оставалась запертой и сквозь решетчатые окна под потолком видны были только высокие перистые облака, бороздившие клочок ослепительного синего неба.

Около полудня молчаливый служитель принес мне завтрак и ушел, захлопнув дверь и ни слова, не ответив на мои вопросы.

Снова потянулись друг за другом угрюмые часы одиночества. Еще раз принес мне пищу все тот же бессловесный слуга, а затем, почти без сумерек, как обычно в этих местах, наступила ночь. Мне казалось, что она никогда не кончится. Я провел ее в полудремоте, прерываемой внезапными пробуждениями, когда все тело сотрясалось вдруг мгновенной дрожью и покрывалось холодным потом в ожидании чего-то ужасного.

И только под утро, когда из темноты вырисовался четырёхугольник окна, затянутый железным переплетом, — я вздохнул свободнее и уснул. Разбудил меня стук открываемой двери. Я вскочил мгновенно при первом же звуке. На пороге стоял грузный, немного сгорбленный человек с окладистой бородой с проседью и седыми же лохматыми бровями, прикрывающими тревожный блеск глубоко сидящих глаз. Я без труда узнал в нем одного из участников разговора, подслушанного нами минувшей ночью.

Он несколько минут безмолвно наблюдал за мной угрюмым взглядом исподлобья. Потом, когда я уже готов был закричать, чтобы прервать это невыносимое молчание, он повернулся назад, сказав что-то в глубину коридора невидимым мною спутникам, прикрыл дверь и сделал шаг в мою сторону.

— Что вы делали здесь вчера ночью и кто вы такой? — заговорил он знакомым уже мне, глуховатым, будто придушенным голосом.

Вопрос был сделан по-русски.

Это сбило меня с толку, и я молчал, боясь необдуманным ответом испортить игру.

Лохматые брови поднялись и тяжелый, неподвижный взгляд остановился на мне.

— Вы собираетесь отмалчиваться, уважаемый? Пустая затея. Документ-то у вас достаточно красноречивый, — он положил перед собою на стол отнятую у меня при обыске записную книжку и стал ее перелистывать.

— Так вас интересует, куда девается углекислота? — жестокая улыбка искривила его губы: — не в добрый час одолело вас любопытство… Но уж теперь позвольте и мне полюбопытствовать.

Я продолжал молчать.

— Видите ли, милейший, — медленно и раздельно продолжал посетитель, — мы здесь не в бирюльки играем, и раз вы ухитрились проникнуть в дела, которые вас не касаются, то придется настаивать на том, чтобы вы ответили на кое-какие вопросы, хотя бы ценою не очень туманных мер…

Угроза, прозвучавшая в этих словах, заставила меня содрогнуться.

— Что же, вы пытать меня собираетесь? — вырвалось у меня.

Булыгин холодно улыбнулся.

— Ну, вот, видите — вы и заговорили. Я знал, что мы сумеем столковаться… Вы говорите — пытка. Мы, дорогой мой, страшных слов не боимся, но, смею вас уверить, что развязать вам язык сумеем… У нас слишком крупная ставка в этой игре, чтобы гуманничать некстати…

— Какая ставка? О чем вы говорите? — не удержался я от вопроса, вспоминая таинственный разговор минувшей ночи.

Страшные, безумные глаза уставились на меня.

— Об уничтожении скверной заразы. О дезинфекции земного шара, чёрт возьми! — Ни больше, ни меньше… Не понимаете? Ну, вот, подумайте над этим ребусом…

Он помолчал с минуту, потом заговорил прежним голосом, в котором слышалась сдерживаемая буря.

— Так вот, милейший. Дело много серьезнее, чем вы, может быть, полагаете, и разговор наш не может кончиться взаимным обменом любезностями.

— Я ничего вам не скажу, — ответил я, хотя чувствовал, гак голос мой дрожит.