Маска и душа

Такъ, какой то архангельскiй комиссаръ, со свѣжей семгой съ полпуда подмышкой, вдребезги пьяный, пришелъ разъ часовъ въ 5–6 вечера, но не засталъ меня дома. Будучи начальствомъ важнымъ, онъ довольно развязно распорядился съ Марiей Валентиновной. Онъ сказалъ ей, чтобы она вообще держала своего мужа въ решпектѣ и порядкѣ, дабы онъ, когда его спрашиваетъ начальство, былъ дома! — особливо, когда начальство пришло къ нему выпить и закусить семгой, привезенной изъ Архангельска… Семгу онъ, впрочемъ, оставить тутъ до слѣдующаго визита, такъ какъ ему тяжело ее носить. Сконфуженная Марiя Валентиновна сказала, что она постарается его совѣты и рекомендацiи исполнить, и прелестный комиссаръ, оставивъ семгу, ушелъ. Каково же было мое удивленiе, когда въ 3 часа ночи раздался оглушительный звонокъ по телефону. Когда я взялъ трубку, я услышалъ:

— Что жъ это ты, разъ-такъ-такой, — спишь?

— Сплю, — робко каюсь я, оглушенный столь неожиданнымъ привѣтствiемъ.

— А я къ тебѣ сейчасъ ѣду.

— Да какъ же, друѣ, сейчасъ? Мы спимъ.

— Такъ на кой же чертъ я семгу оставилъ?

Много стоило мнѣ усилiй уломать нетерпѣливаго гостя прiѣхать завтра. Но прiѣхавъ на другой день и снова не заставъ меня, онъ, забирая семгу, обругалъ жену такими словами, что смыслъ нѣкоторыхъ словъ былъ ей непонятенъ.

Я принялъ рѣшенiе положить конецъ такого рода развлеченiямъ и избавиться разъ навсегда отъ надоѣдливыхъ гостей. Я рѣшилѣ пойти къ высшему начальству, каковымъ былъ тогда Зиновьевъ. Долго мнѣ пришлось хлопотать о свиданiи въ Смольномъ. Наконецъ, я получилъ пропуски. Ихъ было нѣсколько. Между прочимъ, это была особенность новаго режима. Дойти при большевикахъ до министра или генералъ-губернатора было такъ же трудно, какъ при старомъ режимѣ получить свиданiе съ какимъ нибудь очень важнымъ и опаснымъ преступникомъ. Надо было пройти черезъ цѣлую кучу бдительныхъ надзирателей, патрулей и заставъ.

Въ одной изъ комнатъ третьяго этажа принялъ меня человѣкъ въ кожаномъ костюмѣ, бритый, средняго роста, съ интеллигентнымъ лбомъ и шевелюрой музыканта — вологодскiй любимецъ публики. Дѣловито спросилъ меня, что мнѣ нужно. Я объяснилъ ему, что творится въ моей квартирѣ — разсказалъ о винѣ, картахъ, револьверѣ, семгѣ и т. д. Я сказалъ при этомъ, что въ необходимости и полезности обысковъ не сомневаюсь, но просилъ, чтобы они производились въ болѣе подходящее для меня время. Нельзя ли, тов. Зиновьевъ, устроить такъ, чтобы это было отъ 8 до 10 часовъ вечера? Я готовъ ждать.

Тов. Зиновьевъ улыбнулся и обѣщалъ принять мѣры. На прощанье я ему ввернулъ:

— Тов. Зиновьевъ, Совѣтъ солдатскихъ и матросскихъ депутатовъ Ялты снялъ съ моего текущаго счета тамъ около 200.000 рублей. Не можете ли вы также похлопотать, чтобы мнѣ вернули эти деньги въ виду продовольственнаго, денежнаго и даже трудового кризисовъ?

— Ну, это ужъ! — недовольно пожалъ плечами тов. Зиновьевъ, которому я показался, вѣроятно, окончательно несерьезным человѣкомъ. — Это не въ моемъ вѣдѣнiи.

А по телефону, я слышалъ (во время бесѣды со мною), онъ говорилъ:

— Съ ними церемониться не надо. Принять самыя суровыя мѣры… Эта сволочь не стоитъ даже хорошей пули…

Посѣщенiе Зиновьева оказалось не безполезнымъ. Черезъ два дня послѣ моего визита въ Смольный мнѣ, къ моему великому удивленiю, солдаты, и уже не вооруженные, принесли 13 бутылокъ вина, очень хорошаго качества, и револьверъ. Не принесли только картъ. Пригодились унтерамъ въ казармѣ.

63

Мой прiятель Дальскiй, этотъ замѣчательный драматическiй актеръ, о которомъ я упоминалъ выше, исповѣдывалъ анархическую доктрину. Онъ говорилъ, что не надо ни начальства, ни тюремъ, ни законовъ. Вообще, ничего не надо. Снѣгъ на улицѣ убирать тоже не надо. Онъ падаетъ съ неба самъ по себѣ въ одинъ перiодъ года, когда холодно, ну, и самъ же по себѣ растаетъ въ положенный ему другой перiодъ года. Въ Петербургѣ разсказывали, что Дальскiй участвовалъ въ какихъ то анархическихъ экспропрiацiяхъ. По той буйной энергiи и тому присутствiю духа, которыми онъ обладалъ, онъ, пожалуй, могъ этимъ заниматься. Во всякомъ случаъ, когда Дальскiй развивалъ мнѣ свои идеи въ этотъ перiодъ моего жизненнаго опыта, долженъ признаться, мнѣ эта поверхностно нравилось больше, чѣмъ то начальство и тѣ законы, которые вокругъ меня творили жизнь. Но какъ же, все-таки, совсѣмъ безъ начальства? — съ опаской думалъ я.

А «начальство» нравилось мнѣ все меньше и меньше. Я замѣтилъ, что искренность и простота, которыя мнѣ когда то такъ глубоко импонировали въ соцiалистахъ, въ этихъ соцiалистахъ послѣдняго выпуска совершенно отсутствуютъ. Бросалась въ глаза какая то сквозная лживость во всемъ. Лгутъ на митингахъ, лгутъ въ газетахъ, лгутъ въ учрежденiяхъ и организацiяхъ. Лгутъ въ пустякахъ и такъ же легко лгутъ, когда дѣло идетъ о жизни невинныхъ людей.