Маскарад на семь персон

Компостом пахнет, угрюмо думала Кристина. Прямо как в раю, ага! Клин под картошку вскопай, потом жука колорадского с противными личинками все лето с нее собирай, да с сорняками воюй, пока спина не разломится. И все остальное тоже само не вырастет: посади, да подвяжи, да следи, чтоб куры не забрались или коза соседская. А чтоб полить это все, сколько раз к колонке сбегать придется? Да еще прополка, чтоб ее! Цветы ей! Попробовала бы вьюнка неистребимого из ботвы повыпутывать! Зато все «свое», не «магазинное», вот уж действительно счастье!

Огурцы, правда, всегда получались все крючковатые, иногда к тому же горькие, а помидоры выходили почему-то мелкие и кислые – а потому что поливать надо было, орала мать, хотя Кристина честно таскала ведра и от колонки, и от дождевой бочки. И компост на грядки выкладывала, морщась от едкой, сладкой вони, ежась в ожидании неизбежного окрика и думая, что огурцы с помидорами тоже корчатся от вечного крика, тут уж сколько ни поливай, сколько компосту ни клади, толку не будет. Но все равно каждое лето батареи банок отмывались с содой до хрустального блеска (сколько воды на это уходило, кошмар!), заполнялись «плодами земными», заливались остро пахнущим горячим рассолом. Потом нужно было крутить тугую машинку, закатывая царапучие жестяные крышки, потом спускать тяжеленные банки в подпол…

Как на даче, точно-точно: лежишь себе в кресле-качалке под вишнями, а они сами в рот падают…

Потом подходила пора яблок, потом – время копать картошку. Морковка, капуста, свекла, лук, чеснок… Подпол наполнялся, мать немного смягчалась: хорошо запаслись, перезимуем!

– Ох, хорошо с картошечкой пойдет! – восторгалась мать, вскрывая очередную банку с «остреньким».

Ели много, сытно и… невкусно. Вечная картошка – потому что «бесплатная», пореже – потому что «покупные, и нечего на них тратиться» – каши и макароны.

Став постарше, Кристина удивлялась: как это она на такой «диете» ухитрилась не превратиться в квашню поперек себя шире? Может, потому, что картошке всегда предпочитала капусту? Или инстинкты от обжорства уберегали? Или уж обмен веществ такой удачный? Или – скорее всего – потому, что и зимой было не до отдыха. Печка тоже требовала «еды» – и изрядно. Дрова требовалось таскать, пилить, колоть – и опять таскать. И кормить, кормить эту ненасытную прорву – вроде только протопили, а опять половицы ледяные, чуть не инеем покрываются.

Ко всем своим фордыбасам, чертова печка еще и растапливалась плохо, дымила, хрипела чем-то и даже словно фыркала – отстаньте, мол! – и затеплившийся было огонек вздрагивал и умирал.

Как-то раз, когда в школе собирали макулатуру, Кристина отнесла пачку старых газет, чтоб отвязались и не посылали ходить по дворам – выпрашивать. Мать после ругалась страшно:

– Не просто так ведь лежат, на растопку! Нешто не знаешь? А туда же – пожалста, все готова из дому унести!

Впрочем, ругалась мать часто. Почти всегда. Сперва основным обвиняемым был отец.

– Опять пил? – сурово сведя брови, вопрошала она, стоило ему появиться на пороге.

– Да что ты, Любаш, ну какое там! Даже от пива – мужики угощали – отказался.

Отец славился тем, что мог поставить «на ноги» любую технику – хоть трактор, хоть комбайн, хоть веялку. Как-то раз приволокли застрявший неподалеку и безнадежно заглохший диковинный «не наш» автомобиль – похмыкал, покопался, что-то продул, что-то подкрутил – и готово дело: невиданная машина заурчала благодарно, как сытая кошка, и поехала как ни в чем не бывало.

Но перед громогласной супругой мастер отчего-то терялся, вздыхал, оправдывался – даже в том, в чем вовсе не был повинен. А потом, видно, оправдываться без вины ему надоело. Сперва он перестал отказываться от угощения, наперебой предлагаемого то благодарными механизаторами, то своими же напарниками. Потом – нельзя же все время за чужой счет угощаться – стал «проставляться» сам. А потом вдруг оказалось, что у него – слабая печень, и пить ему было нельзя. То есть – совсем нельзя.

– А я говорила! Я предупреждала! – шипела мать как будто даже радостно. Хотя чего уж там радостного в занавешивании единственного зеркала (простыню никак не удавалось закрепить, она все время соскальзывала, пришлось прибить двумя гвоздями, благо стена бревенчатая) и чистке ведра картошки на поминальный борщ, который варили в трехведерном бельевом баке. И ничего, зато на всех хватит, приговаривала раскрасневшаяся от жара мать, пытаясь сдуть со лба мокрую от пота челку.

Когда отца не стало, весь воспитательный пыл обратился на дочь.