Маскарад на семь персон

Кристина пробилась поближе: высоченная и, должно быть, тяжелая дверь была закрыта. Один из ее «соратников по несчастью», согнувшись в три погибели, приник к замочной скважине. Рядом раздавались смешки и странноватые реплики вроде «и долго они бегать будут?», «сеткой надо, сеткой».

– А вызывают по алфавиту? – дрожащим голосом спросила Кристина у полной белобрысой девушки в зеленом сарафане.

Та лениво покачала головой и ответила непонятно:

– Не-а, еще не поймали.

Кристина опешила. Не поймали? Что за…

– Кого не поймали?

– Ну крысу свою, – пояснила та.

Понятнее не стало.

– Крысу?

– Ты опоздала, что ли? – Зеленая толстуха добродушно усмехнулась. – Крыса у них сбежала. Из вивария, тут неподалеку, на них какие-то опыты ставят, не знаю. Видать, какая-то ценная. И как-то в экзаменационную аудиторию забежала. Вот они там закрылись и ловят. Вроде из этой аудитории сбежать некуда, – слово «аудитория» белобрысая произносила с явным удовольствием. – Так что стой спокойно. Пока не поймают, не начнут.

Крыс Кристина не любила. Жадные серые твари, готовые сгрызть все, что хотя бы слегка напоминает еду (например, кожаные туфли), и способные пролезть куда угодно, в самый плотно закрытый ящик. Она вспомнила, как приходилось чистить «побитую» крысами картошку. Бр-р-р, гадость. Но… здесь-то крыса лабораторная, а это же совсем другое дело! Может, на ней какое-нибудь суперлекарство испытывают, которое спасет миллион человек… Ну или не испытывают, не важно. Кристину-то эта крыса уже спасла! И звучит похоже: «Крис» и «крыса». Прямо какое-то счастливое совпадение.

Совпадение и впрямь оказалось счастливым: крыса там или не крыса, а еще ни один экзамен не сдавался так легко, как эта устная биология. Только, кажется, вытянула билет – и вот уже прижимает к груди экзаменационный лист с первой пятеркой.

Довольная, Кристина даже последнего экзамена – устной химии – почти перестала бояться.

Испугалась уже потом.

После экзаменов Кристина собиралась съездить домой, но при одной мысли об этом сердце вдруг провалилось куда-то в желудок, в горле стало сухо и колко, душная волна паники накрыла с головой – не могу! Не хочу! Не надо! Как будто, если вернешься хоть на день, хоть на минуточку – и все здешнее превратится в дым, в сон: и экзамены, и институт, и белый листочек с ровными строчками фамилий…

Нет, возвращаться нельзя ни в коем случае. Даже на один день – нельзя. По крайней мере – не сейчас.

«Здравствуй, мама! – торопливо писала Кристина, пристроившись на лавочку в ближайшем дворике. – Я все сдала, и меня приняли. Уже повесили списки – теперь я официально числюсь студенткой первого курса первого меда. Как иногородней выделили общежитие. Даже стипендию дали. Если хорошо сдам первую сессию, может быть, дадут и повышенную. Я постараюсь.

Приехать сейчас не смогу, нужно много всего сделать здесь. Учебники и все такое. Приеду на зимние каникулы. Хотя, может быть, и раньше получится. В сентябре первый курс посылают на картошку, и, говорят, это будет Тверская область. Если близко, постараюсь вас навестить.

Адрес на конверте, пишите.

Целую. Кристина», – дописала она и облегченно вздохнула: теперь можно было никуда не ехать.

Письмо получилось суховатое, да что там, просто равнодушное. Но у них никогда не были приняты какие-то нежности и вообще изъявления чувств. Так что сойдет. Ей не о том надо думать, не покажется ли матери ее письмо слишком сухим, а о том, как начнется учеба, как она справится и вообще – как будет осваиваться в своем новом статусе и в своей новой жизни.

Первое время Кристина действительно чувствовала себя в институте неуютно – как будто обманом влезла в не предназначенное для таких, как она, место, вот-вот обнаружат, выведут с позором, станут тыкать пальцами, смеяться надменно…

Ее пугали лестницы, аудитории, коридоры, а пуще всего – громкие имена в расписании. Вот просто стоят и все, как будто это обыкновенные люди, а не… небожители.

Историю медицины им читала сама Григорьян, книжки которой с биографиями «великих» Кристине когда-то (кажется, сто лет назад) давала биологичка. Было очень странно видеть «живьем» ту, что раньше была фамилией на обложке.

На кафедре фармхимии и вообще на факультете царил знаменитый Арзамасцев. Кристина однажды видела, как он идет от деканата к лестнице: сразу за огромными очками у профессора начиналась лысина, но лицо было странно молодое – худощавое, бодрое, сосредоточенное. Следом бежала очкастая секретарша:

– Александр Павлович, а с Женевой что?

– Потом, все потом, – бросил ей Арзамасцев, даже не замедлив шага. Как будто его спрашивали не про Женеву, а про какую-нибудь Семеновку.

Но постепенно в Кристинину голову начала осторожно закрадываться крамольная мысль: раз уж она здесь, значит… дальше думать было страшно. Нет-нет, она и на секунду не пыталась себе представить, что когда-нибудь в списке преподавательского состава появится и ее фамилия – вот прямо так, среди… высших. Но раз Кристина здесь, ходит по тем же коридорам, влетает за секунду до звонка в те же аудитории – значит, она… такая же?