Маски Пиковой дамы

                …Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось — он
Не примечал…

Зато ему открываются иные картины, которые также проходят мимо зрения «нормальных» людей, как мимо него камни злых детей и удары кучерской плети. Для Евгения реально «тяжело-звонкое скаканье / По потрясенной мостовой».

Для Германна тоже станет реальностью подмигивание Старухи из гроба. Пушкин серьезно интересовался психическими расстройствами. В его библиотеке имелась книга французского психиатра Франсуа Лере «Психологические фрагменты о безумии» 1834 года. Несчастья такого рода были и в семье Натальи Николаевны, и в его собственной[545]. Поэт опасался подобной участи. Но «все, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимо наслажденье». Кроме того, изучение пограничных состояний разума расширяло восприятие.

Поэтому не стоит решать описанную еще Достоевским проблему: «Вы не знаете… вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с иным миром»[546] — в плоскостном ключе. Достоевский говорил не о болезни в обыденном понимании, а о «соприкосновении с иным миром». Но дорогу к этому соприкосновению открывает «природа» каждого человека. Кто-то предрасположен к обостренному восприятию, кто-то нет.

Вопрос не в том, когда именно герой сошел с ума: в момент подмигивания графини из гроба, или был с самого начала предрасположен к душевной болезни? А в том, когда его разум начал видеть нечто, помимо обыденной реальности как у Евгения. Когда он перестал ощущать окружающий мир?

Справедливо утверждение, что Германн уже в начале повести имеет склонность к психическому расстройству. В середине XX века отечественные исследователи старались сделать упор на реализме, поэтому даже из текста, пронизанного мистикой, ее изгоняли, оставляя одно заболевание[547]. Действительно, Пушкин последовательно описал все стадии погружения героя в хаос безумия: от скрытой веры в историю Томского, через ритмизацию своих движений при сгребании денег во сне и покачивания Старухи, до галлюцинаций. И наконец, до оплошности за карточным столом, которую герой объясняет «тайной недоброжелательностью» мертвой графини[548]. Этот последний удар добил его — больше Германн не воспринимает внешнюю реальность. В Обуховской больнице он не отвечает на вопросы, потому что не слышит их.

«Таинственный блондин»

Совсем иначе должен был реагировать герой устной новеллы про игроков, которую записал со слов Пушкина на вечере у Карамзиных молодой автор Владимир Титов и которая известна нам как «Уединенный домик на Васильевском острове». В ней от пережитого потрясения Павел сходит с ума. Он покидает город и у себя в деревне показывает признаки помешательства.

Давно отмечено, что поведение Павла: отрастил бороду, отдавал приказания записками, никого не желал видеть, избил случайно заглянувшего к нему лакея — похоже на помешательство графа Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова.

Матвей Александрович — одна из самых загадочных фигур в раннем декабристском движении. Сын предпоследнего фаворита Екатерины II, он происходил из древней фамилии, чьи предки восходили к князьям Смоленским и чья родословная отмечена в «Бархатной книге». Граф предавал неправдоподобное значение тайне своего появления на свет, подозревая, что его матерью стала не супруга отца, а сама императрица. Несметно богатый, Мамонов в 1812 году на свои средства организовал ополчение и, командуя им, прошел от Москвы до Германии, где поссорился с союзниками-австрийцами, избил и посадил под арест генерал-полицмейстера армии Федора Федоровича Эртеля и был сначала переведен Александром I в штаб 1-го Кавалерийского корпуса и вскоре подал в отставку[549].

Вместе с Михаилом Орловым он основал Орден русских рыцарей — первую тайную организацию, крайне узкую и законспирированную. Разрабатывал идеи создания в России по английскому образцу сословия пэров[550] — наиболее высокородных и богатых землевладельцев, которые собрали бы Палату, чтобы влиять на монарха или править без него. Боярская дума или замена самодержавия властью олигархии.

Мамонов с особой любовью описывал резиденцию пэра — замок или крепость, которая должна была вмещать войска и быть вооружена артиллерией. Есть сведения, что он приступил к возведению чего-то подобного у себя в имении Дубровицы под Москвой. В 1821 году, когда началось восстание греков за независимость от Турции, Михаил Федорович Орлов готовился со своей дивизией поддержать выступление Александра Ипсиланти, чтобы затем превратить войну на юге в гражданскую. Орлов рассчитывал двинуть революционные войска на Москву — в тот момент незащищенную — использовав крепость «пэра» в Дубровицах как опорный лагерь[551].