Маски Пиковой дамы

«Когда шведы попытались напасть врасплох, она, по свидетельству очевидцев, вышла в полной форме из своей палатки, стала во главе батальона и двинулась на врага. Гарем Потемкина всегда состоял из прекрасных амазонок, охотно посещавших поля битв»[124].

Уместно обратить внимание не на отечественные источники, а именно на записи Массона, поскольку памфлетная литература диктовала восприятие Пушкина, а ее запрещение в России только служило подтверждением правдивости, какие бы фантастические факты ни сообщались и как бы ни страдала реальность от извращенного понимания. Например, путешествовавшую в Крым Екатерину II действительно встречал эскадрон «амазонок» из жен и дочерей переселившихся в Россию греков. Однако никакого отношения к дамам, приезжавшим навестить мужей на театр военных действий, тем более к любовницам Потемкина они не имели. Однако именно Массон выглядывал из-за страниц пушкинской заметки «О русской истории XVIII века».

Некоторые дамы заигрывались. Например, княгиня Екатерина Дашкова, которая в день переворота 1762 года также была облачена в мундир, в мемуарах изображала себя пажом «в одной шпоре». «Императрица назвала меня присутствовавшим сенаторам, — вспоминала она. — Эти почтенные отцы отечества все как один человек встали со своих стульев и поклонились мне. В мундире я была похожа на пятнадцатилетнего мальчика, и им, конечно, казалось странным, что такой молодой гвардейский офицер… мог войти в это святилище и говорить на ухо ее величеству»[125].

Ревность Дашковой по отношению к молодой императрице носила далеко не только политический характер и была окрашена в тона эротического противостояния с новым фаворитом Григорием Орловым.

Пушкин читал «Записки» Дашковой и даже оставил на них пометы, касавшиеся Дени Дидро[126]. Стихотворение «Паж или пятнадцатый год» 1830 года, сохранило перекличку с ее мемуарами: «Вели она, весь мир обижу». Дашкова обидела многих, даже без повеления своей дамы сердца. Зато описание возлюбленной очень подходит императрице: «Она строга, властолюбива, / Я сам дивлюсь ее уму».

Видевшие Дашкову в 70-х годах XVIII века британки обменивались письмами по ее поводу: «Она ездит верхом в сапогах и в мужском одеянии и имеет соответствующие манеры. Это можно было бы объяснить обычаями ее страны и большей безопасностью в управлении лошадью. Но она также танцует в мужском костюме, и я думаю, появляется в нем столь же часто, сколь в обычном платье». В их представлениях княгиня — экстраординарная личность, «обладающая сильным мужским характером, о чем можно заключить из ее вида»[127].

Традиция травестирования, перемены полового поведения, отразилась и в рисунках Пушкина — в накидывании женского чепца на мужские головы: мы говорили о портрете Вольтера, который именуют Пиковой дамой.

«Древо Дианы»

Как уже говорилось, маркизу д’Юрфе интересовало настоящее перерождение, в буквальном смысле слова. Она показала Казанове свою химическую лабораторию, где произрастало алхимическое «древо Дианы» — вечно юной охотницы — что вновь намекает на Екатерину — Диану с английских карикатур. Жадный до денег маркизы «любовник всех женщин» добивается того, что даже слуги в ее доме начинают принимать его за мужа хозяйки. Они с д’Юрфе обмениваются клятвой розенкрейцеров, что представляет собой пародию на брак.

Перевоплощение возможно только через соитие. Казанова осуществляет три попытки, обещая перенести душу маркизы то в настоящего мальчика, то в ребенка, которого пожилая дама зачнет от него самого. Спохватившиеся родственники жертвы будут обвинять Казанову в том, что тот выудил у их «тетушки» миллион ливров. Однако сама мадам д’ Юрфе предложит настоящий брак, с тем чтобы хитрец стал сначала ее мужем, а потом отцом родившегося сына — обновленной копии ее самой.

Сюжет с перевоплощением в мемуарах Казановы разбивается на два рукава: алхимическую и сказочную трактовки. Обе в скрытой форме присутствуют в пушкинской «Пиковой даме». Старуха жаждет изменения — возврата к вечной молодости. Отсюда неразвитая линия ее интереса к молодому мужчине, проникшему в спальню:

«Графиня сидела вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево. В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли…

Вдруг это мертвое лицо изменилось неизъяснимо. Губы перестали шевелиться, глаза оживились: перед графинею стоял незнакомый мужчина…»

Слово «неизъяснимо» поведет нас к встрече Маши Мироновой с Екатериной II в парке напротив Кагульского обелиска. Лицо незнакомой дамы «полное и румяное выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и полная улыбка имели прелесть неизъяснимую». Императрица не раз омолаживала свои чувства, если не свое тело, за счет молодых любовников.