Маски Пиковой дамы

Мы ничего не узнаем о сыне графини до тех пор, пока герой «Пиковой дамы», напуганный подмигиванием старухи в гробу, не упадет с лестницы при прощании с ее телом. «Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь. Его подняли… Этот эпизод возмутил на несколько минут торжественность мрачного обряда. Между посетителями поднялся глухой ропот, а худощавый камергер, близкий родственник покойницы, шепнул на ухо стоящему подле него англичанину, что молодой офицер ее побочный сын…»

Описание хлопот графини Леоноры перед родами дано детально: «Два дня перед сим уговаривали одну бедную женщину уступить в чужие руки новорожденного своего младенца… Новорожденного положили в крытую корзину и вынесли из дома по потайной лестнице». По той самой? «Принесли другого ребенка и поставили его колыбель в спальне роженицы». Легенды о том, что Павла I подменили еще в пеленках, что великой княгине Екатерине Алексеевне принесли, вместо мертворожденного, чужого ребенка — маленького чухонца — чем и объяснялась ее холодность к сыну, долго циркулировали при дворе.

«В нем Петр Великий не умирал»

Тема перевоплощений скрывает мотив инцеста — соития с собственной матерью или с женщиной преклонных лет, годящейся в матери. Этот мотив не должен удивлять: со времен Парацельса алхимики считали, что получить знания можно, только погрузившись в лоно породившей нас Природы.

А вот перевоплощение тайного ребенка в Петра I требует пояснений. Великий преобразователь воспринимался в петербургский период как некий божественный демиург — создатель мира империи. Отсюда многочисленные пометы государя на копии «Медного всадника», недовольство этим текстом[133]. На официальном уровне и в печатных изданиях о Петре не принято было говорить плохо. Тем более называть памятник ему «кумиром» — статуей языческого божества. Хотя по сути дело обстояло именно так, и император Николай I прекрасно понимал нехристианскую сущность поклонения предку.

Однако традиция в августейшей семье была сильна. Она началась со времен Елизаветы Петровны, которую в одах и торжественных речах уподобляли родителю. Восторжествовала идея: «Елизавета — это Петр сегодня»[134]. Екатерина II, воздвигая памятник Петру — Медного всадника, — лишь продолжала традицию. Она как бы забирала себе наследие «северного исполина», к которому по крови не имела отношения, но дело которого духовно продолжала своими реформами. Надпись на памятнике:

ПЕТРУ Первому — ЕКАТЕРИНА Вторая, —

как бы не предусматривает промежутка между ними.

Далее, по мысли бабушки, должен был последовать Александр I. Но история споткнулась на Павле I. «Курносый злодей», в противоположность матери, подчеркивал свое прямое родство с Петром Великим. Кровная связь играет большую роль в легенде о «бедном Павле», которого ночью нагоняет призрак великого прадеда и сообщает о грядущей страшной судьбе[135].

Все мужчины августейшей семьи вольно или невольно сравнивали себя с Петром. Александр I отказывался в 1812 году покидать армию, ссылаясь на то, что Петр во время Северной войны находился при войсках. Даже великих князей молва словно испытывала на соответствие пращуру. Так, о Константине Павловиче говорили, что «Петр в нем не умирал».

Разговор Пушкина с царем, где поэт, возможно, провел параллель недавнего восстания декабристов и стрелецких бунтов: «Начало славных дел Петра / Мрачили мятежи и казни», — а также «Стансы», где закреплена диада: Николай I — Петр I, не были чем-то новым. Они шли в русле сложившегося уподобления. Точно так же, как римские императоры получали титул «Август», восходящий к имени Октавиана Августа. А византийских басилевсов сравнивали с Константином Великим.

В торжественной риторике проводилась мысль, что каждый император — перевоплотившийся Петр I.

Екатерина II своим переворотом и незаконным вступлением на престол нарушила чинный ряд непосредственных потомков. Хуже того, поставив памятник и сделав на нем известную надпись, она заставила подданных воспринимать себя как перевоплотившегося Петра Великого. Теперь наследие стало возможным только через нее. Именно она передавала сам дух империи.

Кровные наследники негодовали. Уподобление Петру I приветствовалось. Сходство с Екатериной II затушевывалось[136]. Николай I, согласно словам маркиза Астольфа де Кюстина, говорил, что у него «нет ничего общего, кроме профиля, с этой женщиной»[137]. Тем не менее в мифологическом плане стать новым Петром можно было только через лоно Екатерины.

«С большими усами и бородою»

Вот тут настало время вспомнить княгиню Наталью Петровну Голицыну — «Усачку». «Она была собою очень нехороша, — вспоминала Елизавета Петровна Янькова, — с большими усами и с бородою, отчего ее называли le princess Moustache»[138].