Маски Пиковой дамы

В доме у графини идет широкая игра в карты — здесь бесы ставят на кон души обманутых людей. Павел какое-то время участвует, но потом спохватывается, решает бежать и от соблазнительной хозяйки притона, и от самого Варфоломея. Ложный друг почти настигает его в санях. Если бы не утро и не церковь Николая Чудотворца — юноша бы погиб. Но удар колокола заставляет адское видение рассыпаться. В ушах у героя остался отзвук слов беса: «Потише, молодой человек, ты не со своим братом связался!»

Говорящим оказывается имя персонажа — Павел. По новозаветной традиции апостол Павел долго преследовал христиан. Пока ему не явился сам Господь и не спросил, за что тот гонит Его. Для встреч императора Николая I с теми, кто считал себя врагом престола, была характерна ситуация, когда государь задавал вопрос, что он лично сделал дурного тому или иному подозреваемому. А потом предлагал примириться.

Мемуаристка Мария Федоровна Каменская записала историю Павла Александровича Бестужева, младшего из плеяды братьев-декабристов:

«Когда Бестужева привели, то государь спросил его:

— Скажи мне на милость, за что ты-то возненавидел меня? Что я мог тебе такое сделать, что ты, почти мальчик, с сумасбродами вместе восстаешь против меня. Ведь ты распускаешь про меня разные небылицы… Опомнись! Ведь ты губишь себя! Мне жаль твоей молодости… Дай мне только честное благородное слово, что ты исправишься…

— Не могу, государь! — ответил сумрачно молодой человек. — …Я убежден в том, что говорил одну только правду…

— В таком случае мне и разговаривать с тобой не о чем. Поезжай проветрись на Кавказ»[315].

Во время первой встречи с Пушкиным император спрашивал и его. А тот долго думал, прежде чем дать слово. Повесть сохранила предостережение государю: «Ты не со своим братом связался!» — говорит нечистый.

«Уединенный домик на Васильевском острове» реализовывал тему влюбленного беса, так часто иллюстрируемую «адскими» рисунками Пушкина. Варфоломей хочет заполучить Веру, невесту Павла. (Именно это имя — Вера Молчальница — по легенде, примет на себя после кончины императора Александра I его супруга, удалившись от мира[316].) Ради нее бес был на все готов, кроме похода в церковь. Он отговаривается тем, что презирает «пустые обряды», и зовет невесту в «дальнее отечество», где обещает осыпать «блеском княжеским». Вера догадывается, что перед ней лукавый: «Да воскреснет Бог! и ты исчезни, окаянный!»[317] От напряжения она падает без памяти — что напоминает одновременные обмороки Германна и Лизаветы Ивановны.

Павлу удается спаси невесту, но она не может оправиться от случившегося и вскоре умирает. Сам молодой человек оставил город и «поселился в дальней вотчине». «Во всем околотке слыл он чудаком и показывал признаки помешательства» — его судьба близкая к участи Евгения из «Медного всадника» и к финальному сумасшествию Германна из «Пиковой дамы». «Женщин не мог он видеть» — параллельно с поведением «рыцаря бедного», встретившего «Марию Деву»:

С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

«При внезапном появлении высокого белокурого человека с серыми глазами приходил в судороги и бешенство» — зарисовка уже из жизни самого Пушкина. Однажды герой принял старого дядьку-лакея Лаврентия за явившегося к нему беса и закричал: «Ты — не я уморил ее!» Эта сцена как будто взята из воспоминаний Павлищева о родственнике-вольтерьянце, перед смертью спорившем с нечистым и пугавшем лакея.

Перед нами точно большое зеркало, разбитое на множество кусочков. Собирать их и так и эдак потомки пробуют уже скоро два столетия. Трудно не обрезаться!

«Невестины венки»

Пушкин отдал дань слухам, запечатленным московской полицией, будто царица понесла, но ее отравили. Или будто остался скрытый ребенок — позднее дитя Александра I. Впрочем, говорили главным образом не о царице, а о том, что государь не умер, а «сел в лодочку и уплыл»[318] — сбежал.

Основание же для слухов о Елизавете Алексеевне — та душевная близость, которая возникла внутри августейшей пары в Таганроге — они гуляли вместе, охотно проводили время вдвоем. Их даже начали называть «молодые», настолько эти отношения напоминали «медовый месяц». Только на пороге гроба. Правда же состояла в том, что Александр I больше не опасался, что его тяжелобольной, угасающей супругой воспользуются для устройства переворота; в дорогу он даже взял описание ритуала похорон Екатерины II[319], обратный путь явно не предполагался.