Маски Пиковой дамы

Да, слава в прихоти вольна,
Как огненный язык она,
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает
И на другой уже видна.
За новизной бежать смиренно
Народ бессмысленный привык;
Но нам уж то чело священно,
Над коим вспыхнул сей язык.
На троне…

Речь о священном царе, на которого перешло божественное пламя. Противопоставлены «бессмысленная» толпа, увлеченная новыми кумирами, и некие разумные просвещенные люди. Для них важность обретает «то чело», на которое перешло благословение.

Когда холера только появилась, ее считали чумой и применяли против нее те же предосторожности — карантины — что и против хорошо знакомой смертельной гостьи с турецких земель. Император посещал в Москве госпитали и дома заболевших. Поэтому слова, как бы адресованные Наполеону, отданы на самом деле царю:

Одров я вижу длинный строй.
Лежит на каждом труп живой,
Клейменный мощною чумою,
Царицею болезней… он,
Не бранной смертью окружен,
Нахмурясь ходит меж одрами
И хладно руку жмет чуме
И в погибающем уме
Рождает бодрость…

Последние слова прямо совпадают со строкой из письма Елизаветы Михайловны Хитрово 9 декабря 1830 года: «Великодушное посещение государя воодушевило Москву, но он не мог быть одновременно во всех 16-ти зараженных губерниях»[329]. Подлинник, как и все письма Пушкина дамам, по-французски. Глагол ranimer действительно в одном значении «воодушевлять». Но также и «ободрять», «возрождать», «оживлять». Эпитет «бодрый» — у Пушкина присвоен Николаю I: «Он честно, бодро правит нами / Россию вдруг он оживил…»

«Чума — царица болезней», впервые встретившееся в стихотворении «Герой» сочетание, будет повторено в «Пире во время чумы». Там понятие болезни многозначно и одной из граней совпадает с революцией, с мятежом. На Сенатской площади молодой император был «не бранной смертью окружен». Когда восставшие начали стрелять, а Николай I услышал около своей головы свист, он спросил: «Что это?» Воевавшие генералы ответили ему: «Пули, сир»[330]. Смерть могла быть не на поле боя. «Нахмурясь» — тоже черта императора, тот редко улыбался, отчего имел довольно суровый вид — «неподдельную строгость»[331]. «Хладно руку жмет чуме» — холодное величие Николая также отмечалось наблюдателями мятежа 14 декабря, когда император напоминал ожившую мраморную статую.

«Императору сообщили, что его бывший полк — Измайловский — проявляет нерешительность, а его командиры не отвечают», — вспоминал Бенкендорф. Он «холодно», «со спокойствием статуи», «с суровым видом, твердым голосом» обратился к ним: «Вы знаете, что ваш долг предписывает вам умереть за меня, идите вперед, я укажу ваше место». Слова возымели магическое действие: «Полк, словно под воздействием ужаса, двинулся вперед и остался в полном повиновении, несмотря на недобрую славу, которую заслужили многие его офицеры»[332]. Каково?

В мемуарах Бенкендорфа имеются смысловые и словесные совпадения с пушкинскими текстами: видимо, их контакты были плотнее, и Александр Христофорович допускал больше обмолвок, чем принято считать. Во всяком случае, идея ожившей статуи берет начало в поведении Николая I на Сенатской площади, а многочисленные рассказы о надгробных монументах, расхаживающих по улицам и преследующих неугодных людей, приложились к ней. Под этим впечатлением возникнут и шаги Командора, и скачущий Медный всадник.

Последние слова стихотворения: «Оставь герою сердце! Что же / Он будет без него? Тиран…» поведут Пушкина к размышлениям о прощении мятежников. «Каков государь? молодец! того и гляди, что наших каторжников простит — дай Бог ему здоровья»[333], — сказано в одном из ноябрьских писем 1830 года Вяземскому. Если нет — герой становится тираном. Каковым был Наполеон, несмотря на все героические поступки. В этом противопоставлении суть наполеоновских аллюзий в образе Германна.

Автор учитывает сопоставление героя «Пиковой дамы» с Пестелем — русским Бонапартом[334]. Вполне верное, но второстепенное по отношению к главному прототипу. Напомним, что все персонажи повести включали в свой образ антипода. Так, противоположностью Екатерины II являлся Пугачев. Однако крайности сходятся — «Романовы — революционеры и уравнители». В той же степени не чужд Германну и Пестель.