Масонство и закон

Примечательно, что из четырех форм создания и провозглашения закона, использовавшихся римскими императорами, две применимы к современным великим ложам и две – к современным великим мастерам. В поздней Римской империи все формы высшей власти принадлежали императору. Как писали в «институциях» – древнеримских начальных учебниках и хрестоматиях по праву, «его воля имеет силу закона». Но во времена формирования масонского права наряду с концепциями времен императорского Рима, знакомыми всем образованным людям того времени по сочинениям разных авторов на основе кодексов Юстиниана, англичанам был хорошо известен и другой набор концепций. Память о противоборстве с королями династии Стюартов была еще очень свежа, и в ходе той борьбы английские юристы возродили и переосмыслили множество идей, принадлежавших к эпохе Плантагенетов. Так британская конституция XVIII века образовалась как продукт наложения того, что считалось тогда новейшими идеями и институтами, на более ранние и радикально противоположные идеи и институты средневековой Англии. В результате баланс достигался фактически исключительно по праву обычая, праву прецедента и из почтения к традиционным каналам взаимодействия между властями и магистратами, обладавшими большими полномочиями в области юридической теории. Постепенно практика проложила новые каналы взаимодействия, а прецеденты укрепили их. Абсолютно тот же самый принцип наблюдается в становлении англо-американского масонского законодательства. Законотворчество путем издания общих регулирующих документов, или конституций, равно как и власть принимать судейские решения по апелляционным делам вместе с чрезвычайными полномочиями по провозглашению подобных решений законами стали функциями великой ложи. А более практические административные функции издания эдиктов и того, что, по всей справедливости, можно назвать рескриптами, отошли к великому мастеру. Вряд ли их можно назвать полномочиями, как в общем праве, в том же смысле, в каком используются всеми признанные, по обычаю, прерогативы, которые Маккей намеревался установить повсеместно в качестве ландмарок. Вне всякого сомнения, законодательная власть великой ложи может вмешаться в их исполнение, как это в ряде случаев и делалось, и изменить или сократить их список. Но примечательно, что имея постоянно перед глазами пример разделения властей в американском государственном праве, американские масонские юристы смирились с традицией и выработали систему законодательства, построенную на радикально иных принципах, а точнее, на юридических привязках к Древнему Риму.

Прямое намеренное законотворчество посредством конституций является наиболее заслуживающим нашего внимания типом масонского законотворчества. Мэйн пишет, что «ключевым фактором в механизме современных государств является энергия законодательства». Конечно, он настроен весьма скептически как юрист. Он сомневается, и вполне обоснованно, что существует возможность добиться посредством существующего закона хотя бы малой части того, чего с полной уверенностью ожидают добиться инициаторы новых законов. Но вера простолюдина в эффективность законотворчества законодательного органа безгранична, и нет ничего, что свидетельствовало бы о возможном спаде нескончаемого потока ежегодных законодательных инициатив нашей официальной законодательной машины. За этим явлением стоит множество причин. Но одна из них обладает особым значением для масонства, ведь именно она стоит за точно таким же чрезмерным рвением к законодательному законотворчеству во многих наших юрисдикциях. Теория, гласящая, что закон есть выражение воли правителя, что правящая демократия, или ее представители, или делегаты от ее имени, могут создавать законы простейшим путем претворения своей воли в данный конкретный момент времени в главы и разделы, сопровождая их волшебными словами «ввести в действие», будто бы оправдывающими все написанное под ними, возникла вследствие применения к освобожденным народам законодательных идей, выработанных во времена абсолютных личных монархий. Воля императора имела силу закона, посему и воля народа должна в этом случае иметь силу закона. Но здесь у нас путаница. Император нес перед своими подданными ответственность за рациональное использование своей воли, коль скоро он волеизъявлял закон. Власть придавать провозглашению своей воли силу закона не освобождала его от обязательства измерять разумом содержание этих заявлений. Недаром наши отцы осознавали это и старались так ограничить законотворчество, чтобы получить защиту от своевольных и субъективных действий законодателей посредством Билля о правах. Но эта защита действует только в очень ограниченном пространстве. Пока господствует теория о законе как воле, поток законодательных инициатив не прекратится.