Мастер

Дважды при помощи Констанс ему удалось пожить на холме над Флоренцией, и почти никто об этом не знал. Дорога на Беллосгардо была узка, извилиста и крута, так что всем, кто хотел прийти в гости, нужно было приложить усилие и точно знать маршрут. А вот в Венеции, похоже, у Констанс насчет него были совсем иные намерения. Не то чтобы он тешил себя надеждой жить в Венеции инкогнито, но теперь, когда его связь с Констанс предали огласке, он предвидел тот светский круг, в который они оба неминуемо будут вовлечены. Генри вообразил, как она с почти нескрываемым раздражением напрягает здоровое ухо, чтобы выслушивать бородатые анекдоты Дэниела Кертиса или рассказы миссис Бронсон о ее подвигах с Браунингом. Представил, как она, повернувшись к нему, одним пронзительным взглядом высказывает свое презрение ко всей этой компании. А еще – и это терзало его больше прочего – она будет готова вступить в сговор с его же старыми друзьями, войдя теперь в их тесный круг, сговориться у него за спиной с благими намерениями; но это категорически помешало бы Генри самому принимать решения и поступать по собственному желанию, что являлось его неприкосновенной потребностью. После известия о том, что Констанс и миссис Кертис вместе ищут от его имени апартаменты, прошло несколько недель, и постепенно им овладела такая беспомощность, какой он не ощущал с раннего детства.

В июле он написал миссис Кертис, пояснив, что мисс Вулсон неверно истолковала его намерения найти квартиру в Венеции. Он осознает, писал Генри, что неосмотрительно поддался обаянию города на воде и, вероятно, слишком неуклюже выразил свой восторг, раз мисс Вулсон всерьез решила, что он собирается поселиться в Венеции. На самом деле у него таких планов нет, написал он, множество всевозможных практических резонов удерживают его в Лондоне. Всякий раз, приезжая в Венецию, он начинает лелеять мечту найти скромное пристанище в этом городе, и в следующий приезд несомненно будет то же самое, и, пока он на месте, мечта становится все явственнее, но исчезает, стоит ему вернуться домой в Лондон. Он поблагодарил миссис Кертис за все ее хлопоты, прибавив напоследок, что, несмотря на свое страстное желание поехать зимой в Италию, он на собственном горьком опыте научился не принимать скоропалительных решений и не строить твердых планов.

Генри знал, что Констанс покажут его письмо, и представлял себе ее реакцию. В Англии они каким-то непостижимым образом стали зависеть друг от друга. И хотя существовали вещи, которых они никогда не касались, все прочее, включая их собственные произведения, их взаимоотношения с редакторами и издателями, они всегда обсуждали друг с другом. Генри знал, как много значила для нее его откровенность, и представлял, как позднее, в одиночестве она обдумывала сказанное, все малейшие детали, в которые он ее посвятил. Теперь она узнает не только то, что он не собирается поселиться в Венеции, но и что не приедет этой зимой, хотя обещал. Она останется в Венеции одна, брошенная им на произвол судьбы среди праздных богачей, которых, как он точно знал, она будет презирать.

Может, они встретятся весной, думал он, в Женеве или в Париже, но он точно не поедет в Венецию. Он представил себе, как она окинет его критическим взглядом, как только он переступит порог салона миссис Кертис, а потом наедине будет припоминать ему его галантное поведение, язвительно намекая на то, что он тщеславно наслаждался радушием местного англо-американского светского общества, члены коего видели в нем ценный приз.

Лето перекатилось в осень, а от Констанс все не было вестей. Он допускал, что она очень обижена и что, как и он сам, она много работает. Корреспондентов у него было много, и каждому отдельно взятому он писал нечасто. Но молчание между Кенсингтоном и Венецией было иного свойства. В конце концов на исходе сентября она отозвалась, но тон ее письма был отстраненным и холодным, она просто уведомляла его, что переехала из Каса Биондетти, где ее опекали неустанно, в более приватное жилище неподалеку – Каса Семитеколо, где она сможет побыть одна. Чуть ли не мимоходом она упомянула, что совершенно выдохлась, пока писала и переписывала последний роман, и теперь больше всего мечтает о бескнижной зиме. «Любящая вас Констанс», – каллиграфически вывела она подпись. Он еще раз перечитал письмо, зная, как тщательно она подбирала каждое слово. Он зацепился за «бескнижную зиму» и задумался над этим выражением, но только позднее до него дошел его зловещий смысл.

Декабрь он провел в дальнейших препирательствах с Августином Дейли, который имел наглость вернуть его пьесу «Миссис Джаспер». По этому поводу между ним и Дейли развернулась бурная эпистолярная перепалка, и несколько недель, вплоть до Рождества, она занимала почти все время его бодрствования. Впрочем, Рождество и Новый год прошли в спокойных раздумьях, поскольку Генри переписывал пьесу.