Мастер

Уильям пересек комнату и сел за стол. Теперь Генри ясно видел, как осунулось его лицо и запали глаза, излучавшие тем не менее какое-то скорбное сияние.

– Наш медиум описала этот дом, а ведь о многих вещах она просто не могла ничего знать. Вчера, когда мы шли через эти комнаты, мы постоянно находили этому подтверждение.

– Гарри, – сказала Алиса, – она описала вон тот бюст на каминной полке.

Взоры всех троих устремились на портрет молодого графа работы Андерсена.

– А в передней комнате было нечто еще более странное, – продолжала Алиса, – какой-то безлюдный пейзаж.

Генри внезапно вскочил и принялся расхаживать по комнате.

– Не знаю, заметил ли ты вчера, как внимательно я изучила эту картину. Гарри, и это потому, что медиум описала ее очень подробно. Она сказала, что этот пейзаж имеет для тебя особое значение, но, когда я спросила тебя вчера, откуда эта картина, ты ничего не ответил.

– Она принадлежала Констанс Фенимор Вулсон, – сказал Генри. – Я привез ее из Венеции. Это единственная память о ней в этом доме.

– Миссис Фредерикс описала эти комнаты, окна, цвет обоев и штор, но эти два произведения искусства – бюст и картина – имеют для тебя особенное значение, – сказала Алиса. – Мы должны верить ей, Гарри, мы должны верить.

Генри подошел к двери, открыл и какое-то время стоял на пороге, пока в коридоре не появился Берджесс Нокс, – тогда он снова отступил в комнату. Уильям и Алиса сидели за столом и не сводили с него глаз.

– Мне нужно немного побыть одному, – прошептал Генри.

Брат и невестка встали.

– Не подумай, что мы хотели… – начала Алиса.

– Все в порядке, – перебил ее Генри. – Все в порядке. Мне нужен день или два, чтобы все обдумать. Это большое потрясение, и, когда я буду готов принять мысль о том, что голос моей матери взывает к нам, обещаю, мы вернемся к этому разговору.

Днем он прошел пешком несколько миль, а вернувшись, быстро и молча направился в садовый кабинет, но не мог ни читать, ни писать, его бил озноб. Как бы ему хотелось, чтобы теперь, доставив ему сообщение из загробного мира, Уильям и Алиса просто уехали! Однако, когда все они вновь встретились за ужином, он испытал к ним прилив необыкновенной нежности. Брат и невестка, действуя в полном согласии, были прекрасными собеседниками, которые приберегли для него множество забавных историй об их общих друзьях. Он слушал, как Уильям весьма живо, рассудительно и с большим знанием дела рассказывает о взлете Оливера Уэнделла Холмса, и как поживают Джон Грей и Сарджи Перри – оба, по словам Уильяма, раньше срока состарились, – и чем занят Уильям Дин Хоуэллс, которым брат до сих пор восхищался. Многие эти анекдоты уже приближались к обычному злословию, но безошибочное чутье Уильяма помогало ему вовремя исправить ситуацию метким замечанием, и это вызывало у Генри неподдельный и искренний восторг.

Отправляясь на покой тем вечером, он пожалел, что с ними не было его сестры Алисы; ему бы понравилось слушать, как она вышучивает эту парочку, грозную в своем супружеском согласии, – казалось, что они с улыбкой протягивают руку всему миру, а на деле, словно мощный гарнизон, ежесекундно готовы отразить вторжение любого незваного пришлеца. Хотелось бы послушать мнение сестры, которая, как он знал, презирала всех медиумов и считала спиритизм полнейшей чепухой. Ему доводилось читать дневник Алисы, в котором она частенько прохаживалась на счет братца и его жены. Их увлечение оккультизмом Алиса считала вульгарным занятием, сродни идолопоклонству. Она ясно давала им это понять, однако он скрыл от брата и невестки, что, когда они попросили у Алисы ее локон, дабы провести опыт во время очередного сеанса, она немилосердно их разыграла, послав прядь волос своей покойной приятельницы. Отчеты с этих сеансов доставили ей немало удовольствия, а Уильям и его жена, насколько Генри мог понять, до сих пор и не догадывались о том, как их провели, такими мощными и продуманными были бастионы, возведенные, чтобы защитить их самоуважение и новую веру. А вот сам он до сих пор не знал, во что же верить. Сейчас ему казалось разумным слушать да помалкивать, стараясь воздерживаться от лишних реплик.