Мастер

А сейчас, два десятилетия спустя, в Лэм-Хаусе словно бы затлели старые угли враждебного чувства, разгоревшегося в те месяцы, после смерти их отца. Генри мог жить, как прежде, – у него была его работа, были его слуги, его книги, бесчисленные письма от друзей и издателей. Но Уильям не был здесь дома. Когда в Кембридже он выходил за ворота, чтобы пешком добраться до университетского двора в Гарварде, это путешествие сопровождали теплые приветствия и взгляды, в которых уважение граничило с благоговением; его слава следовала за ним, осеняя благодатной защитной тенью. Но тут, в Рае, никто его не знал, и сознание этого, похоже, совсем его добило, Уильям был так угнетен, что в конце концов и вовсе перестал выходить на улицу. День-деньской околачиваясь в доме, он походил на свирепого зверя, который, будучи запертым в клетке, все же не потерял способности рычать.

Как-то вечером, уже собираясь подняться в спальню, в одной из комнат первого этажа Генри наткнулся на свою племянницу. У нее был расстроенный вид, и он встревожился, что на нее повлияло угнетенное душевное состояние отца. В рождественские дни ее улыбкам и ласкам удалось немного рассеять тучи, сгустившиеся над Лэм-Хаусом, мелькавшая перед его глазами очаровательная юная фигурка доставляла ему большое утешение, а ее не по годам развитым умом он просто-таки гордился. Сейчас она выглядела вялой и подавленной и не хотела отвечать на расспросы. Когда он допытывался, не скучает ли она по братьям и кембриджским подружкам, она лишь молча качала головой. Он уже прикидывал, как бы поделикатней выяснить, не замешан ли здесь ее отец, как вдруг племянница спросила его, не собирается ли он написать продолжение «Женского портрета». Оказалось, она дочитала книгу чуть менее часа назад. Генри сообщил, что этому роману уже больше двадцати лет, он давно уже и думать о нем забыл и вряд ли у этой истории будет продолжение.

– Но зачем же она вернулась? – спросила Пегги.

– Ты имеешь в виду, почему героиня вернулась к мужу?

– Зачем она это сделала? – Пегги казалась почти разгневанной.

Генри уселся напротив нее и принялся думать, что ей ответить, – прежде всего, он не должен говорить ей, что она все поймет, когда станет старше, что с годами подчиняться требованиям долга и морали легче, нежели может представить себе наделенное богатым воображением юное существо, тем более девочка.

– Любому человеку очень трудно совершить прыжок в неизвестность, – начал Генри. – Изабелла уезжает в Европу, бросив всю свою семью в Олбани, а затем, наперекор всем добрым советам, вопреки требованиям собственного здравого смысла, выходит замуж за Осмонда, и все это прыжки в неизвестность. Такие поступки требуют от нас смелости, решимости, но закрывают перед нами иные возможности. Куда легче отказаться от мужества, нежели демонстрировать его снова и снова. В случае Изабеллы ее возможности уже были исчерпаны. Волю и стойкость, необходимые для борьбы, человеку обрести нелегко, в особенности таким натурам, как Изабелла Арчер из Олбани.

Пока Пегги обдумывала эти слова, со второго этажа, из спальни Уильяма и Алисы донесся шум. Было похоже, что кто-то свалился с постели. Затем они услышали голос Уильяма, его вопли и стоны, и голос Алисы, которая о чем-то его упрашивала, а потом раздался стук, словно кто-то колотил по полу. Пегги направилась к двери, но Генри жестом велел остаться в комнате.

– Нет, – сказала она, обходя его, – мы должны сейчас же подняться наверх. – Непреклонным выражением лица она сейчас очень напоминала мать: выдвинутый подбородок, сжатые губы, затвердевшие черты. Впрочем, глаза смотрели ласково, когда девочка потянула его за рукав. – Мы должны сейчас же подняться, – повторила она.

Пегги повела его наверх, в родительскую спальню и, не постучавшись, распахнула дверь. Уильям лежал на полу в ночной рубашке, его голые ноги резко белели в свете лампы. Он кричал и колотил по полу сжатыми кулаками. Алиса стояла над ним, полностью одетая, ее застывшее лицо было похоже на маску.

– Что бы это ни было, все уже кончилось, – говорила она Уильяму так отчетливо, словно отчаянно нуждалась в том, чтобы он хорошенько расслышал ее слова и поверил им. – Это было и прошло, а сейчас мы тебя не оставим, мы будем с тобой, все мы. Мы ни за что тебя не бросим. – Она вновь и вновь повторяла это Уильяму, но он никак не мог успокоиться и продолжал стонать.

Генри хранил молчание, но, когда к ним спустился Берджесс Нокс, твердо велел тому возвращаться к себе. Он старался держаться в дверях, беспокоясь, как бы его вид не вызвал у Уильяма новый припадок. И отступил в тень, наблюдая, как Алиса помогает мужу подняться на ноги, ведет к кровати и укладывает в постель, укрывает.