Мастер

Ничто теперь не давалось ему легко и просто. Ничто, увиденное или услышанное им в этой первой за пять лет поездке за пределы Англии, не казалось ему новым, свежим, достойным удивления, сохранения в памяти. В Париже он встретил Розину и Бэй Эммет – дочерей Эллен, сестры Минни Темпл. Они родились уже после смерти Минни и знали ее разве только по немногим оставшимся после нее фотографиям, для них она была лишь призрачной тенью. Девушки были непохожи. Розина – более красивая и прямодушная. Бэй – невысокая и коренастая, более спокойная, уверенная в себе и более доверчивая, чем ее сестрица. Ее художественные наклонности уже ярко проявили себя в пристальном внимании к работам в галереях, в наблюдении за уличной жизнью, причем обе девушки считали, что последняя ничуть не уступает первой в искусности и красоте. Иногда во время разговора с ними ему слышался голос Минни Темпл. Он завидовал им, таким беззастенчиво самоуверенным, не понимающим, что их американские голоса хоть и полны энтузиазма, однако вовсе не так оригинальны, как они воображают, и не так уж не отягощены историей, как им кажется.

В свои пятьдесят шесть Генри был уже достаточно стар, чтобы с полной убежденностью порицать что-нибудь, и Бэй шутила, что этим он похож на доктора Слоупера из «Вашингтонской площади», когда тот путешествует по Европе со своей несчастной дочкой-недоучкой. Он ворчал на девушек из-за их произношения и регулярно поправлял его, пока они ходили по музеям. Когда Розина, к примеру, бурно восхищалась драгоценностями в парижском магазине, он немедленно поправлял:

– «Бриллианты», а не «брльянты».

И когда она соглашалась, что да, нынешние американские девушки зачастую глотают гласные, он отвечал:

– «Гло-та-ют», Розина, а не «гл-тают».

Вскоре обе сестрицы, которые явно получали удовольствие от выговоров двоюродного дядюшки, начали нарочно измышлять новые проказы, чтобы подразнить его привередливый слух. Теперь они еще сильнее напоминали ему свою покойную тетю, которая любила подобные проделки и обожала, когда одно замечание порождало цепную реакцию. Девушки умудрялись настоять на своем, не пререкаясь с ним, а мягко подтрунивая, пропускали гласные где только могли и использовали модные словечки и фразы, которые точно вызовут у него раздражение. К примеру, однажды утром Бэй объявила, что ей нужно пойти наверх, чтобы «зафиксировать прическу».

– Зафиксировать – чем? – спросил Генри. – И зачем?

Париж был роскошен как никогда, но порой за этой роскошью проступало нечто, вызывавшее у него отторжение. Однако ему хватило мудрости не обсуждать это с сестричками Эммет. Генри очень нравилось, как зорко и невинно они воспринимают цвета, перспективу, текстуру, он восхищался, когда они указывали ему или друг другу на какую-нибудь интересную деталь, как увлеченно они купались в пышном великолепии города. Несколько раз, когда Бэй вдруг становилась молчаливой, мечтательной и, забыв о шалостях, казалась целиком захваченной какой-нибудь сценой, легко раздражаясь, если ее отвлекали, он ощущал, что над ними веет крылами дух Констанс Фенимор Вулсон – безмятежной, погруженной в самосозерцание, столь же чувствительной к теням и намекам, сколь Минни Темпл – к свету и красочности. Таким образом, его двоюродные племянницы воскрешали воспоминания. Иногда они были настолько увлечены окружающей красотой, что не замечали его сумрачных реминисценций. В этом безразличии к нему Генри находил облегчение, да и просто очарование и часто думал, что хорошо бы некоторым его старинным друзьям, требующим от него постоянного внимания и слишком настоятельно следящим за каждым его шагом, взять пример с сестер Эммет.

Девушки продолжили свой тур по Европе, а он, расставшись с ними, поехал на юг. Как выяснилось, Генри прекрасно мог бы прожить без многих своих друзей и приятелей. Он с удовольствием переписывался с ними время от времени и, конечно же, дорожил каждой весточкой о том, как они живут и чем заняты. Но когда заночевал в Марселе, зная, что на следующий день попадет в их объятья, он вдруг остро осознал, что чувствовал бы себя прекрасно, вообще пропустив эту дружескую встречу в обители Поля и Минни Бурже.

В расцвете славы и достатка Поль Бурже обладал участком в двадцать пять акров на Ривьере. На ступенчатом склоне раскинулось обширное поместье с парком, густо поросшим сосной и кедром, откуда открывались великолепные живописные виды. А еще он обладал чрезмерным чувством собственной важности, суждения его, усугубленные антисемитизмом, отличались бескомпромиссностью и апломбом.