«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Тем, кому Воланд кажется справедливым и мудрым, стоит вспомнить эпиграф романа, где Булгаков дает характеристику по сути главному герою своего произведения. Напомню, что образы сатаны «в драматургии как „Фауста“, так и „Мастера и Маргариты“ играют одну и ту же роль: каждый из них — spiritus movens, во всяком случае в развитии сюжета»[239].

К этому «движителю» (spiritus movens) сюжета (а не к мастеру и не к Маргарите) и относится эпиграф (эпиграф, не выписанный Булгаковым из Гёте, а лично и специально переведенный русским писателем с немецкого). «Я — часть той силы, что вечно хочет зла». Вот из этого декларированного мотива и надо понимать все действия данного spiritus’а.

Однако банк рефератов уверяет:

— Каждый читатель, прочитавший роман, не может не согласится с профессором Кингстонского университета А. К. Райтом, который замечает по поводу данного эпиграфа: «Быть может, лучше было бы, если бы Булгаков не сделал этого. Ибо, хотя булгаковский дьявол действительно „вечно совершает благо“, очень мало оснований утверждать, что он „вечно хочет зла“. Поэтому надо полагать, что эпиграф к роману нужно рассматривать как начало полемики с „фаустовской“ концепцией»[240].

Смело! Смел и канадец Райт. И впервые процитировавший его Бэлза[241]. И процитировавший Бэлзу анонимный автор реферата, говорящий от имени «каждого читателя».

Ну а если не выговаривать автору и не объявлять от его имени полемические войны Гёте? А просто принять эпиграф как волю автора и как оценочный камертон для оценки действий сатаны?

Тогда кары и награды Воланда нельзя приписывать его якобы справедливости и уж тем паче милосердию. Он и в самом деле желает лишь «пошалить». Но из его «шалостей» Педагог, мудрейший, чем он, порой выводит благо. Впрочем, в романе как раз не видно, кому же стало хорошо от вмешательства Воланда.

Мне представляется верным предложение помнить о времени написания романа. 30-е годы. «Это было время, когда зло открыто пошло войной на зло»[242]. Сталинисты вычищали леваков-троцкистов. Некоторые кирпичи падали даже на головы критиков Михаила Афанасьевича. Конечно, не «просто так». Но если Ежов арестовал Ягоду, стоит ли идеализировать Ежова? Воланд играючи борется с пошляками. Но пошлость не самое страшное зло. И не всякий борец с пошлостью (в чеховском смысле) есть рыцарь света и добра.

Воланд — архитектор своей «матрицы», мироправитель и даже миротворец[243].

Воланд — и автор «евангелия».

Воланд являет себя и в качестве повелителя Небесного Ершалаима. Он повелевает и Понтием Пилатом, и Иешуа (из чего явствует, что он придумал и того и другого для своего «евангелия»)… С мастером он говорит так, как Бог беседовал с ним самим в Книге Иова[244].

Восстановление рукописи заставляет Маргариту воскликнуть нечто, что допустимо говорить только о Боге: «Маргарита задрожала и закричала, волнуясь вновь до слез:

— Вот она, рукопись! Вот она!

Она кинулась к Воланду и восхищенно добавила:

— Всесилен, всесилен!» (гл. 24).

И все же Воланд — всего лишь «имитатор». И — вор.

Для Бога в мире Воланда нет места. Воланд не отрицает Его существования (дьявол уж точно не атеист); он иначе блокирует возможность проявления своего Оппонента в мире людей: «— Мы вас испытывали, — продолжал Воланд, — никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас» (гл. 24). Никого — значит, и Бога. Ну, а поскольку любой человек считает Бога сильнее себя, то воландовский запрет на просьбу оказывается еще более конкретным. Красота этой сатанинской формулы блокирует саму возможность молитвы.

Эта «формула немоления» в воландовском «евангелии» подтверждается и от обратного: через демонстрацию бесполезного унижения просящего Иешуа: «А ты бы меня отпустил, игемон, — неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен» (гл. 2).

Для просьбы места нет. Остается лишь голая воля к власти. Точнее, воля-то (воля — в смысле «хотелка») у человека остается своя, а вот во власти он оказывается уже чужим. Зато Воланду уже безопасно общаться с человеком, отрезанным от Творца. И у человека нет шанса не быть обманутым в этом контакте.

Воланд весел? Нет. Это маска и «работа». Когда Бегемот заявил, что только что прошедший «бал имеет свою прелесть и размах», Воланд отрезал: «Никакой прелести в нем нет и размаха тоже, а эти дурацкие медведи, а также и тигры в баре своим ревом едва не довели меня до мигрени». Пушкинский Фауст однажды сказал своему Воланду: «Мне скучно, бес!» А Воланду и самому скучно… Ад достоин насмешки («ад всесмехливый» — говорят церковные песнопения), но в нем не смешно и ему не радостно.

Да, а что же Булгаков думает о Воланде?

Вот первая авторская презентация главного героя романа: «Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой. Словом — иностранец»[245].

Тут две чисто булгаковские детальки.

Первая — «выбрит гладко».

В романе гладко выбриты:

Воланд;

Пилат;

Афраний, спецагент Пилата;

некий литератор «с юбилейным голосом»;

профессор, который лечит Ивана;