Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Теория речевых актов Остина предлагает плодотворный инструмент анализа. В дальнейшем понятие перформатива было расширено, работы Остина были дополнены ценными уточнениями. В частности, было показано, что перформатив обладает свойствами, которые характеризуют его как действие-событие. Важнейшими мне кажутся креативность (перформативное высказывание служит, подобно любому другому поступку, способом создания новой реальности)[585] и самодостаточность (речевой акт есть полноправное событие, вне зависимости от подрепления другими действиями)[586]. Прочие свойства, обсуждаемые в литературе, представляются сводимыми к этим двум[587].

Словесные жесты Белого

Белый широко использует, по его выражению, «словесные жесты» – словесные (или умственные) поступки[588]. Его словесные жесты имеют немало общего с тем, что Остин позже назовет речевыми актами. В самом широком смысле Белый относил образную речь к деятельности не менее реальной, чем физическая: «<…> слова суть тела; предложения речи – поступки <…>»[589]. Это, конечно, выходит далеко за рамки пер– форматива, но словесные жесты Белого и его героев наглядно соотносятся и с перформативом как таковым.

Акт обещания – один из самых типичных примеров слова-дела. Обещание часто рассматривается исследователями как наиболее представительный образец перформатива. Джон Сёрл, один из ведущих теоретиков речевых актов, заявляет: «Я принимаю действие обещания в качестве исходной позиции <…>. Оно имеет значение более чем частное, и выводы из его изучения имеют общие приложения»[590]. Шошана Фелман называет обещание «показательной моделью речевых актов в целом»[591].

Герои Белого обещают, клянутся, дают слово – партии, друг другу, самим себе. Николай Аполлонович обещает Лиху– тину не нарушать покоя жены его, но обещанного не выполняет. Вместо того чтобы забыть об ангеле Пери, Николай Аполлонович продолжает к нему (ангелу) вожделеть и его (ангела) преследовать: «Обещание дал, и – нарушил». Сам Лихутин дает честное офицерское слово, что жену не пустит обратно в дом, если она поедет на бал к Цукатовым. Однако сдержать слово у него не хватает духу – чтобы уйти от выполнения обещания он хочет повеситься, а когда это срывается, сконфуженный своим «недоповешением», он отступает: «Остается одно: со стыдом открыть дверь, поскорей примириться с женою, Софьей Петровной <…>»[592].

Ни один из героев, совершивших акт обещания, не выполняет его до конца, за исключением Дудкина, обещавшего Николаю Аполлоновичу избавить его от «гадкой козни» (Дудкин выполняет, можно сказать, больше, чем обещал). Тем не менее сам акт обещания, даже когда оно не выполняется, всякий раз меняет ситуацию, вызывает новый поворот – как минимум, меняются условия мозговой игры. Сознание героя начинает вращаться вокруг собственного обещания, и зачастую ни выполнить обещание, ни забыть о нем невозможно, так как, каждый из них «лицом к лицу» сталкивается в самом себе с тем, чего боится и от чего не может отказаться – со своим желанием. Самый впечатляющий раскол сознания показан в истории «ужасного обещания» уничтожить отца. Собственно, «Петербург» и есть история этого обещания – он повествует об отрезке жизни Николая Аполлоновича, начало которому задается принятием на себя этого обязательства и завершается его самопроизвольным разрешением.

В романе резко подан контраст между исходным действием героя, актом обещания – и его последующим протяженным бездействием, рефлексией по поводу обещания. Обещание это с самого начала представлено как событие, поступок:

Вот тогда-то созрел у него необдуманный план: дать ужасное обещание одной легкомысленной партии.

Вспоминая теперь этот свой неудачный поступок, Николай Аполлонович неприятнейшим образом улыбался <…>[593].

Поступок – так, и совсем не случайно, автор называет обещание героя.

Николая Аполлоновича донимает саморефлексия:

Что-то было такое, что тянулось за ним, что бросало особенный свет на отправление всех его функций <…> это что-то не было фактом, но факт оставался; факт этот – в что-то.

В чем что-то?

В обещании партии?

<…>

Итак, в обещании <…>[594].

«Что-то» Николая Аполлоновича – его бессознательное желание убить отца. В акте обещания, в заявлениях бессознательное эксплицитно переходит в область сознательного, вербализуется и – выходит из Николая Аполлоновича «вовне». Тяжесть содеянного – не убийства еще, а только высказываний – настолько подавляет его, он не может поверить, что совершил такой поступок вслух: