Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Белый радикально меняет свои трактовки отца, их по крайней мере четыре: смехотворно-отталкивающий (Аблеухов, изначальный Коробкин), пугающе-непонятный (Летаев), трагически-безумный (эволюционировавший Коробкин) и чудаковатый мудрец-гений (профессор Бугаев). Это не разные фигуры, но разные изображения. Огромная амплитуда вариаций сквозного образа могла бы быть истолкована как непоследовательность – и логически таковой является. Однако с точки зрения серийного самосочинения, эта особенность изображения предстает не издержкой, а органическим свойством поэтики. Вариативность порождена обсессивными возвращениями травмированного сознания автора к разным вариациям одних и тех же референтов прошлого, его потребностью в текстуальных изменениях референтной парадигмы. Перед нами не последовательное развитие характера, а скачки от одного изображения к другому, не являющемуся его прямым продолжением, затем к третьему – и так далее.

Амбивалентное отношение взрослого сына к мертвому отцу можно истолковать в свете позднего Эдипова комплекса. Фрейд называл феномен поздней амбивалентности, для которой характерно противоречивое смешение любви и враждебности к отцу и к памяти отца, «отцовским комплексом». Он находил эквивалент этого невроза в тотемистическом поведении примитивных народов: «<…> в один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким образом конец отцовской орде». Фрейд поясняет: «Жестокий праотец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев. В акте поедания они осуществляют отождествление с ним, каждый из них усвоил себе часть его силы».

Затем он проводит параллель с современными невротиками:

<…> объединившиеся братья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших детей и у наших невротиков, как содержание амбивалентности отцовского комплекса. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им[276].

Мифическая первобытная орда Фрейда (не столько исторический факт, сколько теоретическая модель) представляет гипотетическую схему зарождения тяги к отцеубийству. По Фрейду, и у современных невротиков отцовский комплекс не умирает со смертью отца, а продолжает действовать. У дикарей он проявляется, с одной стороны, в преклонении и страхе перед тотемом, с другой, в периодически повторяющихся ритуальных убийствах и поеданиях тотема, заменяющего отца:

Религия тотемизма обнимает не только выражение раскаяния и попытки искупления, но служит также воспоминанием о триумфе над отцом. Удовлетворение по этому поводу обусловливает празднование поминок в виде тотемистической трапезы, при которой <…> вменяется в обязанность всякий раз заново воспроизводить преступление убийства отца в виде жертвоприношения тотемистического животного <…> Сыновье сопротивление также снова возникает отчасти в позднейших религиозных образованиях[277].

У современного невротика, не убивавшего своего отца, но подсознательно желавшего ему смерти[278], комплекс проявится после смерти отца в форме позднего послушания, чувства вины, возвеличивания умершего и следования его заветам.

Если продолжить фрейдовскую логику, можно предположить, что у современного культурного невротика, кроме чувства вины, может проявляться и потребность в периодическом символическом воспроизведении ритуального убийства отца – в замещающих ритуал навязчивых акциях, как, например, серийное профанирование отцовских образов в романах Белого.

Фрейд полагает, что именно после смерти близкого человека амбивалентные чувства невротика выходят наружу: