Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

С одной стороны, создается впечатление, что экстравагантность отца, его чудачества могут быть только изображены, но не определены. С другой стороны, семиотизация отца продолжается до конца романа. Белый, приведя своего маленького героя к семиотическому бунту, далее предлагает ему не прекратить работу по созданию значений, а приспособить к его детскому сознанию. Бунт Котика – важное событие в семиотическом сюжете романа, он подталкивает героя к большей индивидуализации создаваемых им значений. Достигнув точки семиотического отрицания, герой обретает способность скептически взглянуть на общие понятия. Это не значит отказаться от них полностью, но он переходит к созданию собственных определений отца, вернее, его чудачеств и чудаческой сущности – «козловак», «шуточки, детские и блещенские», «самословье»[335].

Например, папа не аргументирует, а принимается «курносо загибать точку зрения», не усмехается, а «ноздрит добропыхом»[336]. «Козловак», «блещенские», «самословье», «добро– пых» – слова самодельные. Тем не менее они функциональны в качестве означающих чудачеств и «выступлений» отца. С одной стороны, они, будучи не вполне внятными, все же производят сколько-то значения, так как сохраняют некоторое этимологическое сходство со словами, от которых образованы. С другой стороны, они в достаточной мере остранены и индивидуализированы, чтобы не стать безличными общими категориями, ничего не говорящими об уникальной странности отца. Определения Котика не являются легитимными элементами взрослого языкового кода, но они работают в его семиотической системе и таким образом в системе романа.

Самопознавание и самозащита сына

Система Котика находится в процессе лингвистического становления, но еще не отвердела в формах общих понятий, о которых Белый писал в «Магии слов»: «<…> отвлеченное понятие определенно кристаллизует акты уже бывших познаний <…>»[337]. Котик, в отличие от взрослых, остраняет как сами сущностно важные для него явления, так и застывшие «акты бывших познаний» и претворяет их по-своему. Заинтересованное интериоризующее познание связано с самопознаванием, совершающимся в актах символизации, а также с механизмами самозащиты, которые он создает для обороны от взрослой и прежде всего родительской агрессии. Агрессия эта состоит не только в ругани, запретах и принуждениях, но и в навязывании родительского взгляда на вещи, в данном случае двух несовместимых взглядов – отца и матери. Сын выстраивает защиту от этих угроз с помощью проекции и остранения.

Символизация – средство самопознавания

Интерес героя именно к отцу – не бескорыстный интерес натуралиста к объекту, требующему интерпретации, наименования и классификации. Это личная, экзистенциальная заинтересованность в осмыслении родственного ему самому явления. Познание отца необходимо Котику для самопознания. Подобно врачу, препарирующему тело не для науки, а для выяснения причины собственной болезни, Котик допытывается о «тайне» отца для того, чтобы узнать, что есть то непонятное, что растет внутри него самого, и создать от этого защиту. Рефлексия по поводу отца переходит в саморефлексию. Это один из случаев, когда пересекаются две главные линии серийного самосочинения Белого – «линия младшего» и «линия старшего».

Отношение Котика к отцу можно назвать «привязанностью», но не столько в смысле сыновней любви, сколько в смысле неразрывности уз, связывающих между собой два родственных начала. В «Петербурге» Аполлон Аполлонович и Николай Аполлонович, отец и сын, непрестанно отражаются друг в друге, и каждый из них вынужден – без удовольствия – узнавать себя в другом. В «Котике Летаеве» и «Крещеном китайце» папа Летаев, в отличие от папы Аблеухова, как раз хотел бы узнавать себя в Котике как будущем «втором математике». Для этого он пытается растить его по своему образу и подобию:

Спросили бы папу:

– «А что заказать нам Коту?»

Он ответил бы:

– «Что же-с?»

– «Купите ему котелочек!»

– «Да, да!»

– «Закажите ему сюртучочек!»

Мне мог бы, наверное, он поднести к именинам футляр для очков.

Он все силился мне объяснить проявление жизни сложеньем стремительных сил с центробежными; этот подарок подобен «футляру»[338].