Мастер Страшного суда

– Зеленый молитвенный коврик из Боснии! – сказал Феликс, глаза его блуждали в полумраке, окутавшем комнату. – Сколько времени прошло с того дня, когда я сидел здесь перед вами в последний раз? Я был вольноопределяющимся вашего полка и пришел с вами посоветоваться по одному тяготившему меня делу. Eheu, fugaces, Postume, Postume[7]… Вы говорили тогда со мною как друг, – все в огонь, барон?

– Все в огонь. Мелочи прошлого… Инженер, очевидно, не придет сегодня. Теперь уже девять часов.

– Он придет наверное.

– В таком случае разрешите предложить вам покамест… Рюмку шерри? Чашку чаю?

– Нет, благодарю вас. Мне бы только воды… Вы позволите взять стакан, что у вас на письменном столе…

– Я бы вам не советовал пить из этого стакана, – сказал я и позвонил слуге. – Это снотворное, которое я приготовил себе на ночь.

– На ночь, – тихо повторил Феликс и устремил на меня долгий испытующий взгляд.

Прошло несколько минут. Пришел Винцент, выслушал мое распоряжение и бесшумно исчез. Я рылся в старых бумагах.

– Я поступил нехорошо, не пригласив вас сегодня утром подняться наверх, – заговорил вдруг Феликс. – Когда я через полчаса подошел к окну, вас уже не было, быть может, вами руководило вполне естественное желание…

Я остановил его – не словом, не жестом, только изумленным выражением глаз.

– Я видел, как вы ходили под дождем взад и вперед около виллы, – неужели я ошибся? – продолжал он, немного смутясь.

– В какое время это было? – спросил я.

– В десять часов утра.

– Это невозможно, – сказал я спокойно. – В десять часов я был в канцелярии моего адвоката. Наша беседа продолжалась от девяти до одиннадцати утра.

– В таком случае я введен в заблуждение весьма, впрочем, необычайным сходством.

– Вероятно, – сказал я и почувствовал, как во мне поднимается гнев.

Он все еще был уверен, что я стоял под окнами виллы, чтобы перехватить взгляд Дины, я читал это в его глазах. Я больше не мог владеть собою, на меня нашло дикое желание оскорбить его, поразить его чувство гордости, сделать ему больно. Я достал портрет, нашел его сразу – портрет, которого не показывал еще ни одному человеку на свете, держал его в руке несколько секунд, держал его так, что Феликс должен был его узнать, я видел, как он побледнел, как задрожала его рука, державшая стакан с водою, – и затем я небрежным жестом бросил портрет Дины в огонь.

Судорога пробежала у меня по телу, я почувствовал укол в области сердца, невольно вспомнилась мне одна ночь, зимняя ночь, и в следующий миг мне захотелось голыми руками выхватить портрет из огня, но я превозмог себя, дал обратиться в пепел портрету и не тронулся с места. В глазах у меня стало темно, я видел пламя в камине, руку в белой повязке и больше ничего.

– Вот мне и дан ответ, ради которого я пришел сюда, – услышал я голос Феликса. – Говоря по правде, ваши планы не были мне ясны, и ночь у меня ушла на составление письменного отчета о деле, касающемся вас и меня, на всякий случай. Теперь, конечно… Я вас понял, барон. Вы приняли определенное решение, и оно бесповоротно. Иначе вы не расстались бы с этим портретом.

Он вынул из бокового кармана большой белый конверт и держал его так, что я мог прочесть надпись.

– Вот письмо, – сказал он. – Оно стало излишним. Разрешите воспользоваться случаем, представляющимся мне.

И он бросил в камин письмо, адресованное командиру моего полка.

И теперь, в этот миг, я понял, что час настал и судьба моя решена. И лишь только эта уверенность овладела мною, образ клонившегося к закату дня показался мне вдруг странно изменившимся: мне почудилось, будто уже с самого утра только эта мысль и руководила мною, что я должен умереть, потому что злоупотребил своим словом. И все, что я делал в течение дня, раскрыло мне теперь свой тайный смысл: словно не из прихоти только, а из желания умереть уничтожил я свои бумаги – ничего не должно было остаться в этом мире на долю пошлого любопытства. Долгожданное письмо из Норвегии, письмо Иоланты, я оставил нераспечатанным; что бы в нем ни содержалось, читать его уже не имело смысла. И там стоял стакан, и ждал меня, и сулил сон – сон без пробуждения.

– Позвонили, – сказал Феликс, – это Сольгруб. Теперь пусть рассказывает нам свои сказки. В наших решениях это не изменит ничего.

Я услышал шаги… Сольгруб… Инженер… Я боялся мгновения, когда он появится в комнате; то, что он мог сообщить, должно было теперь прозвучать нелепо, дико, смешно – я видел насмешливую улыбку на губах Феликса.

– Сольгруб! Входи, Сольгруб! – крикнул он. – С какими ты вестями? Рассказывай!

Это был не инженер. Доктор Горский стоял в дверях.

– Это вы, доктор? Вы ищете Сольгруба? – спросил Феликс.

– Нет. Я вас ищу, – медленно сказал доктор Горский. – Я был у вас, меня направили сюда.

– Кто вас направил сюда?

– Дина. Я это скрыл от нее, я ей ничего не сказал. Сольгруб…

– Что Сольгруб?

Доктор Горский сделал шаг вперед, остановился и вперил в меня глаза.