Мастера и шедевры. Том 2

Вот и Кремль. Успенский собор. Просторно, соразмерно высятся храмы. Рядом шумит темный бор, еще недорубили. Медленно, не спеша падают большие мягкие, снежинки, серебря купола собора. Гремят вериги юродивых. Кое-как прикрытые рваньем, убогие расположились на снегу. Их костлявые руки жадно тянутся, просят, молят.

Рублев шагнул в широкий раствор врат храма.

Темные приделы еле освещались тускло горевшими свечами.

Сладко пахло ладаном.

Монотонно гудела толпа молящихся.

Служба шла к концу.

Гулко прозвучали одинокие шаги…

Андрей попросил стремянку. Жадно впился глазами в темные лики древних икон. Строгие образа византийского письма взирали сурово на пришельца. Истощенные постами апостолы словно вопрошали — что тебе надобно, инок?

Живописец знал, что ему предстоит создать нечто свое, что не должно отгораживаться от жизни.

Не пугать, не стращать верующих, а беседовать с ними сокровенно.

Но для этого надо знать, уметь.

И поэтому он здесь изучает, изучает письмо древних…

Еще одна свеча погасла.

Пора идти домой — за Яузу.

Черное зимнее небо окутало город.

Тихо.

Хрустит снег под ногами, и вдали уже виднеется Спасо-Андроников монастырь.

Словно очнувшись от сна, Андрей вздрогнул. Сквозь темные лики икон на него будто взглянули голубые глаза встреченного им мальчишки.

Он снова как бы почувствовал в этих маленьких зеркалах огромный мир, Москву, Русь, надежды, чаяния людей.

«Им уже жить мирно, — подумал Андрей. — Но надо этот мир добыть».

Влажный, свежий ветер, пахнущий снегом и юностью, заставил Рублева вдруг вспомнить родной дом, давно ушедшую золотую пору детства.

Страшные минуты нашествия.

Смерть близких.

Гарь и чад руин.

«Действовать», — вспомнил он завет Сергия Радонежского…

Иоанн Предтеча. Фрагмент.

Как дивное эхо давным-давно ушедших времен, завораживают взор творения Андрея Рублева, открывшего людям прелесть неяркой красы Руси.

Просторы небес, золотые пажити ее полей, голубые очи озер и неторопливость рек.

Вещий голос живописи Рублева — чистый, правдивый, доносится из глубины веков, и мы, слушая неспешный этот рассказ, ощущаем легендарную пору становления Отчизны, видим белокаменные храмы, зубчатые стены и гордые башни крепостей, шумные площади многолюдных городов.

Редкой красотой любы нам творения Рублева, ибо угадываем в них душу пращуров наших.

Прислушайся… и вдруг из бездны времени предстанут пред тобой стройные ряды шлемоблещущих воинов, лес копий, сверкание мечей и… женский плач.

Набежала черная кочевничья туча на красно солнышко, полетели вражьи стрелы, и несть им числа.

Много, много горького повидала Русь.

Сын ее Андрей Рублев донес до дней сегодняшних радость и печали своего времени — в них муки, испытания, которые принял народ.

Слыхали ли вы благовест колоколов старых храмов Руси, когда он плывет в лазоревом небе, и сама земля кажется сказочной, былинной?

Наступают сумерки, и все приметы нынешнего дня уходят в закатную мглу, мы все яснее и четче воспринимаем чистоту звучания вечернего звона. И дело не в том, что давным-давно ушли времена, когда были построены церкви с чеканными силуэтами, гармонирующими с пейзажем.

Легко дышится в этом, как медом напоенном, воздухе, в котором растворен аромат полевых цветов и трав, горький запах костров…

Загорается первая звезда в бездонной тьме наступившей ночи, и мы еще полны звучанием говорящих колоколов, до слез тронуты радостью общения с природой своей Родины.

Такое чувство сопричастности Отчизне просыпается, когда глядишь внимательно и пристрастно на рублевские создания.

В них будто слышится зов земли, пусть перенесшей тяготы, но знавшей и радость славных побед.

Много в мире создано творений великих и грандиозных, не счесть мастеров-виртуозов, владевших артистично рисунком, живописью, композицией, создавших полотна, в которых действуют десятки фигур. Размах этих холстов иногда потрясает, как и фееричность сюжетов…

Но мало кто в этом тысячеликом мире искусства создал произведения, равные по глубине прозрения Рублеву, внешне простые, мудрые той бездонной духовной глубиной, которая отличает поэзию Пушкина и Блока, музыку Глинки и Мусоргского, прозу Гоголя, Достоевского, Толстого.

Любовь к ближнему, простосердечие — вот сила, которая подвигла Андрея Рублева на сотворение немеркнущих шедевров.

Труд, школа жизни и искусство помогли ему создать их.

В его произведениях говорят не почерк, мазок, удар кисти, а сердце.

Рассказывают, что, будучи в свое время в Третьяковской галерее, Ромен Роллан любовался «Троицей».

Думается, что великий французский писатель в эти минуты вспоминал самые сокровенные мгновения своей жизни и пытался проникнуть в тайну Андрея Рублева, в ту самую «русскую загадку», которая волновала очень многих по ту сторону границы.

Как, несмотря на греческое, византийское влияние, вдруг взялось это первичное, совершенство гармонии, — ведь Рублев открыл в мировом искусстве по истине новую красоту.

И это в Древней Руси, окруженной дикими кочевниками, среди народа, который не раз вдыхал бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, стонал под игом и победил!