Мастерская пряток

Эссен долгим любящим взглядом смотрела на подругу. Чудесный Мария Петровна человек! По первому зову примчалась из другого города и свидания добилась, и паспорт, и явку, и деньги для побега привезла. Беспокоится-то как и об осторожности просит. Вот и говорит о холодном рассудке. Но сама рискует не меньше… Если произойдет провал, то ее, как соучастницу, привлекут к ответу. Арестуют и в тюрьму засадят, потом в Сибирь отправят. А у нее две маленькие девочки, больной муж… «Понимает ли она степень опасности, — подумала Эссен и сама ответила: — Конечно, понимает. Только жизнь ее принадлежит революции, и революция для нее дороже жизни».

Заскрипела тюремная дверь, и гнусавый голос дежурного офицера проскрипел:

— Свидание окончено.

ОБЫСК В КАБИНЕТЕ ПАПЫ

Ночью прозвучал звонок, разрезая тишину. И сразу забухали в дверь парадного. И опять заливался звонок, медный язычок с остервенением бил по медным стенкам…

В тот вечер Мария Петровна засиделась за полночь, разложила по тайникам недозволенное и, зевнув, взглянула на часы. Ну и дела — уже четвертый час. Скорее, скорее в постель, по обыкновению во время ночных бдений постель заменял диван. Соснет часок-другой, а там незаметно подойдет время провожать Василия Семеновича в земскую управу. Да и своих дел превеликое множество. В прошлую ночь привезли литературу — бельевую корзину, где в подушку были запрятаны пачки листовок и прокламаций. Обычно литературу сразу разносила по городу. Но на этот раз замешкалась и не сумела переправить ее в Солдатскую слободу. В Солдатской слободе жили рабочие. Литературу она надежно запрятала в тайник в чулане, но все же волновалась. В конспирации свои строгие законы, и нарушать их никому не разрешалось.

Кажется, она и глаз не успела сомкнуть, как раздался звонок и грохот в дверь.

Около нее появился Василий Семенович, широко распахнув дверь в кабинет. Увидел, что лежит на диване, и слабо улыбнулся.

Хлопнула дверь, и послышалось шлепанье босых ног. Марфуша, заспанная, нечесаная, в шали поверх рубахи, заспешила к хозяйке.

— Поди, барыня, обыск! — Марфуша перекрестилась и выжидательно уставилась на господ.

— Пустяки… Идите к двери и узнайте, кого принесла в такой поздний час нелегкая… Да дверь сразу не открывайте, спросите через цепочку, — быстро опомнилась Мария Петровна.

Марфуша понимающе кивнула головой — знамо дело, барыне нужно выиграть время, запрятать все, что плохо лежит.

И действительно, Мария Петровна взяла на руки куклу Жужу, которую так любила Леля. Кукла восседала на диванной подушке и с удивлением смотрела на ночной переполох. Удивился и Василий Семенович — Мария Петровна прекраснодушествовала, словно ничего запретного не имела, а вот куклу, игрушку, взяла и отнесла в детскую. Странно, она никогда головы не теряла в подобных случаях.

У Василия Семеновича болело сердце. Он положил руку на грудь, пытался унять сердцебиение. Удары отдавались в ушах. Крохотная жилка противно дергалась у глаза.

— Ничего, родной, обойдется, — понимала его состояние Мария Петровна. — Возможно, кто-нибудь из друзей приехал на вокзал, а деться-то некуда… Господин случай всякие шуточки выкидывает.

Она стояла у пузатого буфета, на дверцах которого были вырезаны фрукты. Искусный мастер сделал из дерева и яблоки, и груши, и виноград. Буфет дубовый. С зеркальными стеклами в медных ободках. Прочный. Надежный. И своей надежностью всегда ее успокаивал. Открыла дверцу, достала пузырек с сердечными каплями. Быстро налила их в рюмку. Запах валериановки, сладковатый и мятный, расползался по комнате.

— Иди в кабинет… Нужно уснуть…

Василий Семенович послушно выпил капли и устало махнул рукой. Не верил в добрый случай, боялся обыска и ареста жены. В сердце закипал гнев: «Право, сумасшедшая, так рискует, словно былинка, одна на белом свете!» И решил утром наисерьезнейшим образом поговорить.

Послышались мужские голоса, топот сапог и звон шпор. О чем-то шумел дворник Степан, его бас Мария Петровна сразу узнала.

— Обыск… Обыск… — простонала Марфуша и скрылась.

Шум слышала и Леля. Она проснулась и испугалась, увидев яркий свет через раскрытую дверь. Подняла голову, привстала. Услышала и крик Марфуши, и грубые голоса, требовательные и грозные, которыми никто из знакомых не говорил. «Значит, опять полиция», — вздохнула она. Натянула поглубже одеяло и затаилась. Знала, мама не любит, когда она в таких случаях появлялась из спальни. Нужно тихо лежать и не двигаться.

Дверь из детской вела в столовую. Рядом с дверью большая печь, выложенная изразцами с петухами. И по белым изразцам двигались тени.

Появился офицер. Длинный, худой. В шинели, опоясанный портупеей. Фуражку с головы не снимал. На лице тоненькие усики, которые придавали надменное выражение.

Офицер огляделся по сторонам и четким голосом сказал:

— По распоряжению жандармского управления обязан произвести в вашем доме обыск… Весьма сожалею…

Марию Петровну трудно узнать. И ростом стала выше, и говорила резко.